Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 2
Мирьям вспомнила, как зимой, когда ее по утрам мучила тошнота, Хаим вставал еще до рассвета, чтобы сходить к пекарю и принести ей свежего ржаного хлеба — больше ничего не помогало.
— Любила бы, — наконец, ответила Мирьям, представив нежные, карие глаза мужа.
— Ну вот, — женщина вздохнула, — видите. А что у вас при виде моего мужа наваждение случилось, пани Мирьям, — так я пана Теодора с шести лет люблю, он же сын моей матушки приемной, мы росли вместе. И ваше наваждение, — Лиза, превозмогая боль, улыбнулась, — мне очень знакомо. А с мужем у вас как? — осторожно спросила женщина. «Хорошо?».
— Очень, — Мирьям взяла мальчика и покачала его. «Мне теперь уйти надо от Хаима, ему со мной после такого жить нельзя».
— Да простит он вас, — Лиза погладила аккуратную, изящную голову Мирьям. «Простит, если любит».
— У нас закон такой, — мальчик захныкал, и девушка дала ему грудь. «Муж не может оставаться с изменившей женой, даже если хочет. Надо развестись. Ладно, — она поцеловала дитя, — пойду пешком в Святую Землю, по дороге полы буду мыть, стирать — доберемся с ним. Там матушка моя в Иерусалиме, братья с женами — все легче.
— У пана Теодора прадед в Святой Земле жил, — сказала Лиза, и, подойдя к стене, согнувшись, оперлась на нее. «Вот теперь мне помочь надо, пани Мирьям, — позвала она, и, оглянувшись, ахнула: «Да что вы, что вами?»
— Это мой отец, — тихо ответила вторая женщина. «Авраам Судаков. Он умер зимой, храни Господь душу его, от матушки письмо как раз в начале лета привезли». Она встала, и, положив задремавшее дитя на кровать, опустившись на колени, сказала: «Вот, у вас уже и головка видна».
Лиза взяла руку Мирьям и не отпускала до конца.
Худенькая, изящная, темноволосая девочка сделала один вдох, слабо, едва слышно закричала, и Лиза с ужасом увидела, как синеет лицо дочери.
Мирьям прижалась губами к ее маленькому рту, вдыхая воздух, но Лиза, плача, вытирая лицо, сказала: «Не дал Господь, пани Мирьям, не дал Господь».
Мирьям положила девочку на пол, и, потянувшись за сыном, отдала его Лизе.
Она разрыдалась, так и стоя на коленях, а Лиза, укачивая ребенка, гладя девушку по голове, повторяла: «То не ваша вина, пани Мирьям, так бывает, то не ваша вина».
Лиза устроила мальчика в шали, и, присев на кровать, глядя на мертвое личико дочери, которая лежала на руках у Мирьям, спросила: «Вам когда можно, ну, после…»
— Два месяца, — тихо сказала вторая женщина, поправляя шелковистые волосы девочки.
Лиза посчитала на пальцах. «Ну, чтобы в июле родили тогда, пани Мирьям, не уеду отсюда, пока не родите».
Она только кивнула и прижалась губами к руке женщины.
Лиза тихо вышла, прикрыв за собой дверь, а Мирьям, поморщившись, подобрала под себя ноги, и застыла, баюкая крохотный, уже холодеющий трупик.
Он все сидел, привалившись к спинке кровати, спрятав лицо в ее платье, и просил Бога, чтобы она вернулась, неся на руках дитя. «Все равно, — сказал Федор отчаянно, — все равно, Господи, убереги ее, ребенка убереги. Верни их мне, я обещаю, обещаю, больше такого никогда не будет».
— Федя, — раздался ее голос с порога.
Он нашел в себе силы встать и, не смотря в ее сторону, сказал: «Лиза, я даже не знаю, как мне у тебя просить прощения — за все. Я так, так виноват перед тобой, перед всеми. Я не знаю…
— Как ты мог, Федя? — сказала Лиза, и он заметил дитя, что лежало в шали. «Разве батюшка наш бы сделал так — девочка перед тобой на коленях стояла, твоего сына, плоть и кровь твою, протягивала тебе, а ты ей уходить велел? Какой ты христианин после этого, какой человек? Откуда в тебе жестокость эта, разве такому нас родители учили?
Он молчал, и Лиза, вдруг, удерживая дитя, потянулась к нему, и ласково стерла слезу со щеки: «Все бывает, Федя, — сказала она, — все бывает. Просто не только о себе надо думать, но и о других. На, возьми сыночка нашего, хоть посмотришь на него как следует, он красивый, на тебя похож. Садись, — она не доставала рукой до его плеча, и поэтому дернула за локоть, — садись».
Жена устроилась, как любила, — у него на коленях, и сказала: «Вот, ресницы, какие. И глаза у него твои — голубые, как небо».
Мальчик зевнул, поворочался и попросил грудь. Лиза расстегнула рубашку и Федя, обняв ее, прижавшись щекой к его плечу, смотрел, как она кормит их сына.
— А что, — вдруг попытался сказать он. Жена вздохнула: «Не дал Господь девочке нашей пожить, Федя».
Он заплакал, — неслышно, чтобы не потревожить дитя, заплакал, а Лиза, обняв его, сказала:
«Я потом схожу в церковь, помолюсь за душу ее. А похоронят ее как надо, на их кладбище, к свекрови ее покойной положат».
Лиза вспомнила тихое, маленькое еврейское кладбище — на склоне холма, окруженное белой, каменной оградой, и добавила, помолчав: «Там ей хорошо будет».
Федя кивнул и одними губами сказал: «Больше я никогда тебя не обижу, Лиза, никогда».
Она кивнула и, взяв его руку, положив на рыжие кудри мальчика, пристроила свою, — маленькую, — сверху. «Петенькой окрестим, — шепнула Лиза, и почувствовала как Федя осторожно, нежно гладит голову ребенка.
— Сыночек мой маленький, — проговорила женщина, и муж, наклонив голову, поцеловал ей руку. Лиза вдохнула такой знакомый запах мужа — дерево, краска, известка, и закрыв глаза, чувствуя, как ребенок сосет грудь, незаметно сморгнула слезы.
Эпилог
Лондон, сентябрь 1593 года
— Ты куда это собралась? — Полли, что лежала на кровати с книгой, подняла голову и осмотрела сестру. «Ну, правда, Мэри, — сказала девушка, закатив глаза, — полные сундуки шелковых платьев привезли, а ты целыми днями ходишь в каком-то сером убожестве. Тут же охота, развлечения, — надень что-нибудь приличное».
— У тебя нет жениха, — Мэри выставила вперед острый подбородок, и, повертевшись перед, большим, венецианским зеркалом, заправила за ухо льняную прядь, — а у меня есть. Вот ты и завидуешь. Маленький Джон по тебе вздыхает, кстати, вчера, за ужином, только, на тебя и глядел.
Полли еще сильнее закатила глаза и, скривив рот, высунула язык. «У него хорошая библиотека, — лениво сказала девушка, — а больше он ни на что не годен».
— Он будущий герцог, — со значением сказала Мэри.
— Он еще ребенок, — Полли вздохнула, и, отложив «Астрофила и Стеллу», перекатившись на бок, томно потянулась.
— Кажется, — проговорила сестра, пристраивая на голову охотничью шапочку, — я знаю кое-кого, кто уже давно не ребенок. Например, некий граф Ноттингем, что, — Мэри прервалась и выглянула в большое окно, — вот в это самое мгновение спешивается и поднимается на террасу.
Полли вскочила, и, оправив темно-красное, с отделкой из золотого кружева платье, встряхнув темными локонами, провела по шее пробкой от флакона с ароматической эссенцией. Запахло розами.
— Ты там шла куда-то? — озабоченно поинтересовалась Полли. «Ну, вот и иди, иди… — она подтолкнула сестру к тяжелой, резного дуба двери. «Скажи ему, что я уже спускаюсь».
— Я в гонцы не нанималась, — процедила Мэри, и, подхватив с пола опочивальни какой-то мешок, — Полли, надевавшая рубиновое, с брильянтами ожерелье, даже не поинтересовалась, что это, — вышла.
Фрэнсис Говард, граф Ноттингем оглядел высокий, увешанный шпалерами холл, и смешливо сказал: «Мне кажется, или наш общий знакомый только тут слуг держит? В Лондоне, как я помню, он живет значительно скромнее».
— Ну, — заметил невысокий, невидный мужчина в забрызганных грязью охотничьих сапогах, что чистил пистолеты, разложив их на столе, — именно поэтому, лорд Фрэнсис, все дела и делаются в Лондоне, а здесь, в деревне, — он усмехнулся и собрал оружие, — мы только отдыхаем. Ваша усадьба ведь тоже неподалеку?
— Усадьба, — пробормотал Ноттингем. «Сидя в Риме, сэр Роберт, сложно уследить за тем, в каком она состоянии. Так, — граф махнул рукой, — разваливается потихоньку. А вы же с севера, да, как я помню?
— Из Нортумберленда, — сэр Роберт Пули свистнул, и лежащие в углу холла собаки стали подниматься. «Мой предок служил Ричарду Третьему, и отличился при осаде Бервика, ну, король и наградил его землями, — мужчина чуть улыбнулся, — правда, лорд Фрэнсис, там у нас, в основном, болота. Но птицы много, охота отличная.
— А сейчас вы на кого собрались? — поинтересовался Ноттингем.
— На лис, тут в округе я видел норы, — спокойно ответил сэр Роберт, укладывая мешочки с порохом в охотничью сумку.
— Вы же недавно из тюрьмы, да, — задумчиво сказал Ноттингем, — я бы на вашем месте тоже проводил как можно больше времени на природе.
— Справедливости ради надо заметить, — сэр Роберт щелкнул пальцами и собаки сели вокруг, ожидая приказаний, — тюрьма ее Величества в Дептфорде значительно лучше, чем те, в которых я сидел на континенте. Кормили отменно, такой пирог с почками даже моя покойная матушка не готовила. Опять же пиво — каждый день.
