Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 2
— Да я не…, - Теодор не закончил и покраснел еще сильнее.
Итальянец усмехнулся. «Ну, смотри, я, когда моя покойная жена носила, от шлюх не вылезал. Ну, раз уж ты такой верный муж, то ладно, святой отец бы тебя похвалил, конечно».
Ночью он проснулся в жесткой, сбитой трактирной кровати, и, встав, умывшись, распахнув окно, — посмотрел в сторону замка. Тяжелая, грозовая туча, нависла над равниной, где-то вдалеке слышались мощные раскаты.
— Лизавете полегче станет, — подумал Федя, — когда дождь пойдет. Господи, ну что же делать?
И матушка пока на письмо не ответила, а даже если ответит — это еще, сколько времени пройдет, пока она от меня что-то получит. А если Лизе сказать? Она меня любит, она простит. Но без Мирьям я тоже не могу. Может, это и не мой ребенок еще, может быть, все в порядке будет. Надо просто осторожно все делать потом, да и не понесет она, пока кормит.
А летом мы уедем, вот и все».
Он закрыл глаза, но сон все не шел — только когда за окном хлынул ливень, — крупный, сильный, холодный, — он, наконец, смог задремать.
За обедом свекор сказал, озабоченно глядя на нее: «Мне бы в Брест надо съездить, там делегатов на съезд Совета Четырех Земель выбирают, как раз после праздников он будет.
Ты как, деточка, справишься тут одна? Я ненадолго, на неделю, не больше, вернусь — Хаим и не приедет еще».
— Конечно, папа, — улыбнулась Мирьям, убирая со стола. «Акушерка у нас хорошая, все будет в порядке. Езжайте, и ни о чем не беспокойтесь. Давайте, я вам поесть в дорогу сложу, все же двести верст, не шутка, в корчмах еще, чем несвежим накормят».
— Господи, какая девочка хорошая, — вздохнул старший Горовиц, глядя на стройную спину Мирьям, что, склонившись над лоханью, мыла посуду. «И с Ханой-Бейлой, упокой Господь душу ее, сидела день и ночь, как умирала она, и к слепым ходит — Тору им читает, и в милостыне никогда не отказывает, до рассвета встает, позже всех ложится. Дома все сияет, все вычищено. Теперь бы еще с ребенком все в порядке было, дай Бог, дай Бог».
— Деточка, — ласково позвал рав Горовиц, — ты, как я уеду, отдыхай больше, пожалуйста. Все же дитя совсем скоро на свет появится, так не надо тебе сейчас уставать.
— Господи, что же я делаю, — вдруг подумала Мирьям, смотря на грязную воду в лохани, — это же грех великий — смерти человеку желать. Что бы мой отец сказал? Разве этому меня учили?».
Она обернулась, и, глядя в стариковские, обрамленные морщинами глаза свекра, выжимая тряпку, ответила: «Ну, разве это работа, папа? Вот как дитя родится, то будет работа!»
Проводив свекра, Мирьям открыла Псалмы и нашла ту строчку, которую, — она помнила, — всегда повторял отец: «Если Господь не возведет дома, напрасно трудятся строящие его».
Она посмотрела на свою маленькую, скромную комнату и вспомнила, как стояла под хупой, вьюжным, морозным декабрьским вечером — Хаим тогда взял ее руку, и, надевая кольцо на указательный палец, успел шепнуть, — одними губами, — «Люблю тебя!».
Девушка поднялась, и, даже не думая, положив руку на живот, походила по комнате. «Мне ведь было хорошо, — горько подумала Мирьям, — хорошо с Хаимом. Он добрый, он никогда в жизни меня бы не обидел, и даже тогда, после хупы, ночью, не торопил меня, все было так нежно, так, как я и мечтала. А потом что?».
Она повернулась, и, сняв с полки Танах, нашла те строки, о которых думала ночами, вспоминая Теодора:
— Потом возненавидел Тамар Амнон величайшею ненавистью, так что ненависть, какою он возненавидел ее, была сильнее любви, какую имел к ней; и сказал ей Амнон: встань, уйди.
И Тамар сказала ему: нет, прогнать меня — это зло больше первого, которое ты сделал со мною. Но он не хотел слушать ее.
И позвал отрока своего, который служил ему, и сказал: прогони эту от меня вон и запри дверь за нею».
— Вот так же и со мной будет, — Мирьям стиснула переплет книги, — до боли в пальцах.
«Прогонит и запрет дверь. Даже если что-то случится, — Господи, и как мне теперь грех этот искупить, — он все равно, натешится мной и прогонит прочь. Нельзя идти против воли Господа, нельзя строить здание без Его благословения. Но что, же делать теперь, что делать?»
Она, внезапно, отложила книгу, и, перебирая жемчужные бусы на закрытой глухим воротником шее, застонала, прикусив губу. Отдышавшись, девушка обреченно подумала:
«Вот и все».
Пани Эльжбета кормила кур. «Вот так, — ласково приговаривала она, бросая зерно из сита.
«Ешьте, не деритесь, всем вдоволь достанется».
Девушка услышала, как скрипит калитка, и повернулась. «Господи, какая красавица она все же, — подумала Лиза, глядя на ту, что робко стояла у ворот. «И кожа — будто мрамор самый белый».
— Пани Мирьям, — радушно сказала девушка, — заходите, гостьей будете. У меня яблоки есть, сегодня с утра купила. Можно ведь яблоки вам?
— Можно, — не думая, ответила девушка, глядя на доброе, отяжелевшее лицо пани Эльжбеты.
«Спасибо, пани».
— Вы что-то хотели? — недоумевающее спросила Лиза, глядя на пани Мирьям.
— Там у вас, смотрите, дверь в дом открыта, как бы курицы не забежали, — указала девушка.
— Ой, и правда, — Лиза поднялась на крыльцо, и Мирьям, нагнувшись, одним быстрым движением, вытащила из-под ступеньки сложенный амулет.
— Как вы покраснели, — озабоченно заметила Лиза, повернувшись. «Все в порядке?»
— Да, — вздохнула Мирьям и спросила: «Вы как себя чувствуете?»
— Ой, — Лиза обрадовалась, — как дождь прошел, так лучше. Дышать легко, да и вообще — акушерка была вчера, сказала, живот уже опустился, этой неделей, рожу, наверное, — она перекрестилась и тут же смущенно сказала: «При вас нельзя, наверное».
— Да что вы, — махнула рукой Мирьям, и застыла — по улице к ним приближался всадник на вороном коне. Она вгляделась в знакомую фигуру и тихо проговорила: «Муж ваш едет, пани Эльжбета. Пойду я, а то у меня белье замочено, еще на озеро его отнести надо».
— Заходите! — крикнула ей вслед Лиза, и, отложив сито, огладив руками платье, плеснула в лицо колодезной водой из ведра.
Он спешился, и, привязав коня к изгороди, целуя ее прохладные щеки, пробормотал:
«Господи, как я скучал, как скучал, Лиза».
Лиза закинула Феде руки на шею, и, прижавшись головой к его груди, сказала: «И я, милый мой. Пойдем, я пирогов напекла, они еще горячие».
— А щи? — грустно спросил Федя, вдыхая ее знакомый, родной запах — свежий хлеб и травы.
«Хочу щей, Лизавета!»
— Бочку сделаешь, осенью капусту заквашу, и будут тебе щи! — рассмеялась жена, и дернула его за руку: «Ну, пошли, голодный ведь!»
— Как я скучал, — еще раз повторил муж, обнимая ее.
Мирьям выжала белье, и, складывая его, спросила у соседки, что полоскала простыни, стоя по щиколотку в воде: «А где пани Кристина? Родила, что ли, уже?»
— Родила вчера вечером, — погрустнела та, — мальчика мертвого, не про нас будь сказано. Уж и похоронили, там, за оградой кладбища. А жалко, хороший мальчик, черноволосый, как пани Кристина, и вроде здоровеньким выглядел. На все воля Божья.
Мирьям, молча, сложилась, и, попрощавшись, пошла домой. Пахло свежестью, над городом играл нежный, сиреневый закат, пели лягушки, и она, остановившись, подумала: «А схватки-то все сильнее у меня, сильнее и чаще.
Скажу, что пошла в лес, по грибы, как раз после дождя их много, и заблудилась. Если ребенок темненький родится, вернусь домой, и все. А если нет…, - она вздохнула, обернувшись в сторону, где жили христиане, и, тряхнув головой, зашла к себе на двор.
Мирьям собрала все, что было нужно, и, вдруг замерла — теплая жидкость текла по ногам. «А вот теперь совсем недолго осталось, — подумала она, переодеваясь, завязывая платок, чувствуя, как усилились схватки.
На улице уже никого не было, — в городе сели за трапезу. Она услышала далекий, гулкий звук колокола — на старом костеле звонили к вечерне, и, отмахиваясь от комаров, поспешила по тропинке, что вела за околицу местечка — к темному, уже ночному лесу.
Мирьям разожгла костер и заставила себя встать — боль пронизывала все тело.
Девушка, вспомнила, что говорила ей акушерка, и пробормотала: «Ну, ладно, значит, придется походить». Ребенок, — она чувствовала это, — был уже где-то близко, внизу, прокладывая себе путь, стремясь появиться на свет. Мирьям поежилась и заставила себя не кричать. «Вдруг услышат, мало ли что, — подумала она. «Господи, как больно, как больно, я и не знала, что такое можно терпеть. Господи, пожалуйста, прости меня, — она схватилась за ствол дерева и постояла так, раздвинув ноги, на мгновение, вспомнив, как встретились они с Теодором на лесной опушке.
Мирьям вцепилась ногтями в кору и застонала — еле слышно, протяжно. В сосках сильно, остро закололо, и она почувствовала, как кружится голова.
«Господи, зачем, — слезы брызнули на щеки, — ведь это какое-то наваждение было, Господи.
