Убитый, но живой - Александр Николаевич Цуканов

– А там – бутылка с золотом! Представляешь, в ней – целый пуд золота? Шестнадцать килограмм!

– Я где-то читала про такое? Кажется, в журнале «Вокруг света»… – Лиза этой фразой как бы давала понять, что уже не та семнадцатилетняя девушка, которой можно рассказывать всякие небылицы. Она сама могла бы теперь много чего рассказать не только смешного, но и трагичного. Как чуть не выскочила замуж, после чего страшно рассорилась с матерью. Как несколько месяцев жила в общежитии у подруги.

– У нас в универе такие потрясные дискотеки проводились! А минувшим летом мы с подругой ездили в Болгарию, в молодежный лагерь. Ты не представляешь, что это такое!

Она осеклась, во-первых, потому, что решила быть строгой и отчужденной, а еще потому, что вдруг вспомнила, как плакала в поезде на обратном пути домой и не могла успокоиться из-за того, что ее так примитивно обманул доцент с кафедры общественных наук. Он клялся в любви, и ей стало казаться, будто всерьез влюблена, ведь все начиналось так романтично: теплое море, шелест волн, а рядом он – сильный, ироничный и такой умный, что стыдно слегка за свою простоту, к тому же на него заглядывались многие однокурсницы и окружали после лекции, теребили вопросами, а он отвечал уверенно, позволял себе резкие выпады против существующего строя под их восторженное: «Как вы не боитесь говорить такое!..»

Лиза была рядом и одновременно далеко. Ване не удавалось пробиться сквозь наслоения последних лет. А главное, он комплексовал, тяготился тем, что не может ей – москвичке – предложить что-то существенное и настоящее, кроме переезда в Уфу, где имеется дом без удобств, где из каждого угла проглядывает беспросветная нищета. У него оставалось еще две тысячи рублей от тех, что ему перевели на сберкнижку за промывочный сезон в артели. Именно на эти деньги Иван собирался жить первое время, чтобы «грызть до скрежета гранит науки», а потом, может быть, зацепиться за Москву, где столько возможностей для честолюбивого рывка.

– Лиза, скажи, здесь можно снять квартиру на год?

– Зачем это тебе?

– Видишь ли, мне скоро двадцать шесть, я нажился по общежитиям… и мне так хочется чаще видеться с тобой. Лиза! Я так все отчетливо помню…

Она хмыкнула и ничего не ответила, но хрящик на переносице выступил и побелел от напряжения, а поджатые губы не предвещали ничего хорошего.

– Врешь ты все! – с неожиданной резкостью сказала она. – За три года ни разу не позвонил! А я, дура, тогда там, в аэропорту, решила, что, если ты позвонишь, брошу все и перееду в Уфу. Теперь мне это ни к чему. Ты даже рассказать честно не хочешь, что находился под следствием. А я знаю! – Она поднялась из-за стола, решительная, недоступная. – Прощай, Ванечка!

Уговаривать и умолять было бессмысленно, это он сообразил, но в самое первое мгновение его оглушил вопрос: «Как жить дальше?!» Он стоял и смотрел на нее удивленными глазами, открывая в ней новизну: короткая стрижка, косметика и уже настоящая женская фигура с полным набором округлостей и выпуклостей, которые так хочется потрогать, и он протянул руку, чтобы приобнять и поцеловать со словами: «Прости меня, Лиза!» А она руку отвела в сторону и, круто развернувшись, устремилась из кафе.

Малявин не поверил, что разрыв окончательный, взвешенный и продуманный загодя, он звонил и звонил, а трубку брала каждый раз Жанна Абросимовна и отвечала строго, что Луизы нет и не будет.

Он снял двухкомнатную квартиру с телефоном рядом с метро, приоделся, накупил обиходных вещей, мог ходить ужинать в недорогое кафе, съездить в Ленинград, как мечтал когда-то с Лизой, и ему, неслыханное дело, даже разрешили сдать экстерном за первый курс экзамены… Однажды он решил позвонить поздно вечером, почти ночью, с надеждой, что Жанна Абросимовна будет спать, но вместо холодно-вежливого отказа позвать Лизу услышал:

– Малявин, один мой звонок декану, и ты, как пробка из бутылки, вылетишь из института! – отчеканила она и тут же, не удержавшись, с наслаждением отвесила оплеуху: – Судимых нам только еще в семье не хватало!

После этого пришло понимание, что той прежней Лизы, которую любил, больше нет, не существует в природе. Ему захотелось выпить водки, как это нередко случается в минуты слабости, и по натоптанной дорожке Малявин ночью пошел в автопарк, где в любое время суток у таксистов можно купить выпивку и усмирить душу, угнести тело, чтобы не корежило от вопроса: «Неужели все кончено?..» Он не мог, не хотел верить в такое, потому что за много лет сжился с мыслью: «Ведь я люблю Лизу, а Лиза – меня». И некому было пожалиться, каменный огромный город, казалось ему, был презрительно угрюм, неприступен, жаден и зол. Однокурсники же мелки со своим однообразным: нажраться вина да телку снять клевую, отчего он иной раз свирепел и хватал кого-нибудь из них за грудки с приглушенно-настырным: «Ну, давай хоть побуцкаемся от души, черт побери!»

Шел снег. Шел всю ночь и все утро лохматый ноябрьский снег, который размесят, растопчут, но сейчас его нужно убрать с тротуара, что Малявин и делал, сгибаясь и разгибаясь в ритмичном движении вперед и вперед по Сытинскому переулку, а затем вниз к Тишинскому рынку до тупика. Во внутренних двориках он решил не убирать, потому что чистый снег хоть на время прикроет мусор, остатки еды – все, что выбрасывают эти мерзкие люди. Чем дольше Малявин работал дворником, тем злее относился к ним – извергающим мусор, харкоту, дурацкие вопросы… Когда приходилось сгребать вместе с мусором обломки батонов, засохшей колбасы, он вскидывал голову вверх и смотрел укоризненно на длинную вереницу окон, где жили эти странные люди, которых он перестал уважать.

«Да и за что их уважать?» – озадачивался он иной раз.

Он уже заметил смазливую бабенку в пальто с чернобуркой и по тому, как она оглядела проулок, пританцовывая на месте, заранее знал, что она метнется во внутренний дворик справить нужду, не обращая внимания на него как на принадлежность улицы, вроде знака, запрещающего въезд.

Снова шел снег. Шел, как вчера, год и тысячу лет назад, а он сгребал его и сгребал широкой металлической лопатой в неспешном однообразном ритме и размышлял с предельной простотой, такой же, как это движение, – об институте, приятелях, подступившем безденежье, в которое вогнал себя сам после окончательного разлада с Лизаветой.

Денег, заработанных на Алдане на золоте, могло бы хватить на пару лет при экономном расходовании, даже снимая квартиру в Москве, а он вдруг зауросил, заторопился, метнулся смотреть Ленинград, куда много