Геннадий Семенихин - Новочеркасск: Роман — дилогия
— Тот самый. Его-то мы и искали. — Подумал и прибавил: — Ну и силушка же у тебя, товарищ Дронов. Как вот перед законом будем теперь оправдываться? Ну да ладно, что-нибудь придумаем.
С той поры тише стало на Аксайской улице, но время от времени по ночам все же будил обывателей отчаянный крик запоздалого прохожего: «Караул, грабят!», в ответ на который иные жители испуганно крестились и сдавленным шепотом приказывали своим сородичам: «Слышь, Вань (или Мишутка)! Там, на улице, грабят кого-то… А ну-ка, проверь поскорее запоры да свет загаси».
Поистине странное сословие казачество. От отчаянной храбрости до богобоязненной трусости шаг у его представителей иной раз бывает короче воробьиного носа.
Но воинственные традиции предков все-таки и обитателям Аксайской улицы достались в наследство, и маленький Венька в этот вечер долго не мог заснуть, думая о первой встрече с соседскими ребятишками. «Как же это он меня побил? — сгорая со стыда, вспоминал Венька. — Он же ниже меня ростом и на год моложе, а побил. И я побоялся его ударить в ответ… Значит, я трус?»
Мать хорошо понимала растревоженную переживаниями душу сына. Желая его успокоить, она в таких случаях пела немножко грустную колыбельную, и ее голос был для мальчика самым лучшим лекарством. Чтобы не расплакаться от обиды, Венька сейчас лежал, сцепив зубы, и даже старался не дышать. Голос матери наплывом врывался в утомленное обидой сознание:
Спи, дитя, не знай печали,Баюшки-баю,Тихо светит месяц ясныйВ колыбель твою.
И странное дело, обиды и переживания отступали прочь, легко и приятно начинала кружиться голова. Подсаживался отец.
— Давай я тебя сменю, Наденька, если он еще не спит.
— Садись, несостоявшийся тенор императорского театра, — с легкой усмешкой отзывалась мать. Отец тоже пел тихим голосом, но не колыбельную, а совсем другую песню, которую обычно с присвистом пели донцы на маршах:
Солдатушки, бравы ребятушки,А где ваши жены?Наши жены — пушки заряжены,Вот где наши жены.
Солдатушки, бравы ребятушки,А где ваши детки?Наши детки — это пули метки,Вот где наши детки.
Так было и сейчас. Александр Сергеевич обнял жену за плечи, тихо позвал:
— Идем в другую комнату, Наденька. В этом доме есть где уединиться и нам, родителям. Ты у меня сегодня такая молодая…
Надежда Яковлевна осторожно освободила плечо из-под его чуть влажной тяжелой руки, словно сказать хотела без обиды, но твердо: «Не надо, не прикасайся ко мне, Саша». А у него в грустных глазах, иногда приобретавших неопределенный цвет — то ли светло-голубой, то ли светло-серый, — читалось одно и то же: «Вот и снова нашла коса на камень. Я знаю, что ты меня не любишь и не полюбишь никогда в жизни, потому что, даже мертвый, твой Иван всегда будет разделять нас жестокой межой».
Утром Венька очнулся от яркого солнечного луча. Отец и Гришатка открывали со стороны Аксайской окно, выходившее из детской. Острый и широкий, этот луч ударил на мгновение в глаза, заставил его зажмуриться. Освоившись, Венька перевел взгляд на бугор и увидел там вчерашних ребят. Коренастый, крепколобый мальчишка, тот самый, что постыдно побил его в кулачном поединке, о чем-то рассказывал своим дружкам, кивая в сторону их дома. «Побил меня и хвастает!» — взорвался про себя Венька. Он чувствовал сейчас необыкновенный прилив сил, и вчерашние насмешники вовсе не казались ему страшными. Надев майку, короткие штанишки с бретельками и сунув ноги в сандалии на лосевой подошве, он решительно метнулся в коридор.
— Вень, ты куда? — озадачилась Надежда Яковлевна. — А завтракать?
— Мам, я сейчас, — крикнул сын и галопом помчался к бугру.
— Саша, останови его, — встревожилась мать, — опять поколотят!..
— Погоди, Надюша, — хлопнул Александр Сергеевич в ладоши и весело продекламировал: — «Гарун бежал быстрее лани, быстрей, чем заяц от орла». Кажется, наш Венька помчался сводить счеты. Посмотрим, что сейчас из этого получится.
— Побьют Венечку, — жалобно повторила Надежда Яковлевна, и оба они застыли у окна.
Тем временем Венька подбежал к бугру, удивив своей скоростью ребят, и остановился, чтобы перевести дыхание. Мальчишки с удивлением уставились на него.
— Гля! — воскликнул медно-рыжий. — Откуда он сорвался такой?
— Видать, божья коровка укусила, — предположил другой.
Не отвечая на их насмешки, Венька шагнул к своему вчерашнему обидчику.
— Ты! — закричал он гневно. — Ты за что вчера меня ударил?
Его противник осклабился, ища поддержки, посмотрел на дружков.
— А что? Хочешь, чтобы я тебя и сегодня огрел? Могу…
Договорить он не успел. Венька с размаху ударил его в скулу, потом дважды в нос. И тут случилось самое неожиданное: вместо того чтобы оказать сопротивление, крепколобый мальчишка обеими ладонями схватился за нос и с оглушительным ревом помчался от бугра к своему дому. Меж пальцев у него заструилась кровь. Медно-рыжий одобрительно покачал головой:
— Ну, ты ему и дал! Юшкой заставил умыться.
— Пусть первый не лезет, — буркнул Венька и, повернувшись к своим новым знакомым спиной, медленным шагом возвратился домой.
— Видала? — расхохотался Александр Сергеевич. — Ну что? Надо поздравить теперь победителя, а?
Надежда Яковлевна улыбнулась, но отрицательно покачала головой.
— Ни в коем случае, Саша, — возразила она. — Это же крайне непедагогично. За то, что Венька наказал своего вчерашнего обидчика, честь ему и хвала. Правильно сделал, что сумел за себя постоять. Но восторгаться тут нечем. Так недолго из него и уличного хулигана сделать…
Венька вбежал в комнату запыхавшийся и тотчас же бросился к банке с кипяченой водой. В ту пору многие боялись тифа и считали, что два стакана сырой воды непременно вызовут эту болезнь. Под страхом строгого наказания Веньку обязали пить только кипяченую воду.
— Много не пей, — осадила мать. — Сейчас завтракать сядешь. Оставь место для молока с мышьяком. Ты малокровный, тебе это полезно.
— С мышьяком не буду! — отчаянно завопил Венька. — И гематогенов ваших не буду.
— Тогда ложечку рыбьего жира, — просительно заговорил отец, но Венька наотрез отказался.
— Придется взяться за ремень, — едва сдерживая смех, пригрозила мать.
В это время хрипло зазвенел звонок над парадной дверью. Отец, а следом за ним и мать пошли открывать. Гришатка остался резать хлеб, а Венька, сгорающий от любопытства, ринулся в коридор и окаменел, увидав страшную картину. В их дом ввалилась целая процессия. Впереди шла расхристанная толстая бабка с широким морщинистым лицом, за ней — миловидная, очень стройная, коротко, по моде подстриженная женщина, а за ее спиной — другая, на нее похожая, вела за руку побитого Олега с грязным от слез лицом и ватными тампонами в расквашенном носу. Венька хотел удрать, но почувствовал вдруг, что ноги его прирастают от страха к полу. Увидав Веньку, Олег перестал выть, а женщина, продолжая держать его руку в своей, ожесточенно выговорила:
— Ну как же так все получается? Ведь вы же интеллигентные люди. Мы так обрадовались, узнав, что вы в этом доме поселились. И вдруг… Вы в техникуме преподаете, а сын ваш ни за что ни про что разбивает в кровь лицо моему Олежке. На окраине нашей и так от хулиганов прохода нет. Мы надеялись, что с вашим приездом доброго соседа приобретем, а ваш сын…
И вдруг неизвестная сила подтолкнула Веньку вперед, и он по-петушиному резко вскричал:
— Как это так ни за что ни про что! Нет, тетя, давайте по правде. Он меня на бугре вчера первый ни с того ни о сего вздул. Я же не жаловался!.. Отплатил ему сегодня, и все. А он вон сколько вас притащил…
Олегова мать растерялась.
— Да, но это было вчера, — неудачно возразила она.
— А какая разница, — вдруг заговорил с порога, шмыгая носом, Григорий. — Око за око, зуб за зуб. Так и во всех книжках Фенимора Купера про индейцев пишется.
Миловидная женщина потянула мать Олега за рукав и миролюбиво сказала:
— Идем, Лиза, их мальчик, по-видимому, прав.
— Нет, подожди, сестра, — остановила ее мать Олега. — Надо уточнить. Олежка, он говорит правду, что ты его первый…
— Правду, — не поднимая головы, буркнул Олег.
— Тогда извините, — остывшим голосом произнесла женщина. — Вот петухи! Я своему за нечестность еще дома трепку задам.
— Зачем же? — покашливая, сказал Александр Сергеевич. — Оба дрались, оба и виноваты. Я со своим тоже поговорю.
— Пусть лучше друзьями станут, — улыбнулась миловидная женщина, и вся процессия в том же порядке удалилась. А Венькина мать отвесила ему легонький подзатыльник и незлобиво сказала:
