Геннадий Семенихин - Новочеркасск: Роман — дилогия
Они открыли скрипучую дверь отдельного входа и стали спускаться по щербатым ступенькам. Александр Сергеевич, вооружившись свечой и спичками, шел впереди.
Это помещение нельзя было назвать первым этажом. На Аксайской улице под очень многими домами были при их заложении предусмотрены небольшие комнатки с низкими потолками и подслеповатыми окнами вровень с проезжей частью улицы, сквозь которые можно было увидеть лишь ноги прохожих или колеса громыхающей брички. Такие окна неохотно впускали даже полуденный свет.
Под ногами Якушевых угрюмо заскрипели половицы. Запахло сыростью и затхлостью необитаемого помещения. Низкие потолки, оплетенные паутиной старательных «крестовиков», мрачно нависли над головой. Стены с осыпавшейся штукатуркой и дальние углы, которых никогда почти не достигал дневной свет, усиливали и без того тягостные ощущения любого вошедшего сюда. Обитатели Аксайской улицы такие комнаты именовали «низами». Обычно, если семья, заселившая дом, была малочисленной, такие «низы» оставались либо вовсе необитаемыми, либо приспосабливались под хранилище ненужной домашней утвари, арбузов, картофеля, моркови. В бочках, стянутых железными обручами, хранились квашеная капуста, соленые помидоры и маринованные баклажаны, а то и прославленный донской арбузный мед нардек, если хозяева были состоятельными.
Иногда приезжие станичники, мечтавшие о переселении В Новочеркасск, по утрам будили жильцов такого дома громкими голосами:
— Хозяин, «низы» не сдаются?
И если ответа долго не следовало, нетерпеливый съемщик повторял свой клич несколько раз.
Была в «низах» дома, теперь принадлежавшего Якушевым, одна угловая комната, которая совсем не имела окна. Эта комната хранила жуткую тайну. С зажженной свечой Надежда Яковлевна подошла к ее порогу и, зябко передернув плечами, в нерешительности остановилась. Свеча вздрогнула в ее руке. Порог этой комнаты было боязно переступать, но любопытство влекло вперед, и его невозможно было преодолеть. Угадывая состояние жены, Александр Сергеевич вошел следом и остановился рядом, ощущая прижавшееся к нему теплое плечо. Пламя свечи дрожало, расплескивая но стене тени. Если бы не тяжелое, с присвистом, дыхание мужа, Надежде Яковлевне было бы не по себе. Горько покачав головой, она сделала еще один шаг вперед и проговорила:
— По описаниям Нины Александровны, тут была кладовка… Бочки, рабочий столик, табуретки. Саша, ее мать… здесь, в этой комнате?..
Он молча кивнул.
— И никаких драгоценностей не нашли?
— Нина Александровна говорила, будто исчезло всего лишь около ста рублей.
— Вене только не рассказывай. В отличие от Гришутки, он такой впечатлительный и даже нервный!.. Ну да ладно. Пойдем, — закончила она, бегло осматривая стены и потолки уже в других комнатах. — Ох, сколько денег понадобится на ремонт!..
Солнце, разорвав окончательно облака, засияло над окраиной, и сразу стало от этого веселее на душе. Ребят во дворе уже не было. Они успели построить крепость из песка и тут же ее разрушить, а потом ушли в свою комнату. Совсем недавно семья Якушевых ютилась вблизи от Сенного базара, второго по значению в Новочеркасске, в полуподвале. Теперь же у сыновей была детская, превосходившая по площади прежнюю их квартиру. Жили они тогда у толстой, неопрятной и вечно подвыпившей полицейской вдовы — торговки-перекупщицы. Когда та порою за целую неделю до условленного времени являлась за квартирной платой, от ее пестрого замусоленного фартука пахло рыбой, а с толстого пунцово-растерянного похмельного лица не сходило выражение виноватости Александр Сергеевич брезгливо отсчитывал деньги и отдавал их так, чтобы не прикасаться к ее потным рукам. Там же, в подвальной комнате, произошел случай, о котором как можно реже старалась теперь вспоминать Надежда Яковлевна. Она готовила обед на кухне, где кроме ее собственного стояло еще три примуса, когда услышала крики и плач.
— Это твои будто бушуют, — равнодушно обмолвилась хозяйка. — Поглядела бы, что там.
Оказалось, что Гришатка принес из школы кем-то ему отданный для прочтения роман Майн Рида «Всадник без головы», а Венька, упрямо потянувшийся к нарядной иллюстрации, надорвал страницу. Гришатка дал ему легкого стусапа, и младший брат, слетев со стула, оказался распростертым на полу. Когда мать вбежала, он хныкал, размазывая кулаками слезы.
— Да как ты посмел! — гневно крикнула мать. — Такой огромный лошак — и на маленького. Вот тебе!
Она не очень сильно ударила Гришатку по щеке, но тот вдруг повалился на пол и отчаянно завыл. В этом тоскливом его вое, как показалось молодой женщине, отразилось большое сиротское горе. Захлопнув дверь, она убежала на кухню, уже понимая, какую огромную обиду нанесла мальчику. О том, что произошло дальше, она никогда не узнала. В карих, внезапно расширившихся глазах младшего сына блеснули слезы. Размазывая их по лицу, Венька подполз к брату.
— Гришка, тебе больно?
— А то, — с натугой простонал Гришатка и снова завыл. — Это все из-за тебя… Твоя мать злая.
— Гришка, я не виноват, — печально проговорил Венька. — Хочешь, я тебе красные айданчики отдам и канонерскую лодку в придачу, а? Только ты не плачь. Она больше не будет. Я ей так скажу…
Когда Надежда Яковлевна с кастрюлей вскипевшего молока возвратилась в комнату, братья, обнявшись, сидели рядом, и старший читал младшему «Всадника без головы». Она все поняла и вечером рассказала мужу. Александр Сергеевич шумно вздохнул, и его нижняя губа отвисла, как это с ним бывало в минуты глубокого раздумья, когда он чем-то бывал расстроен.
— Да-а, — после долгой паузы вымолвил он, — хоть ты и знаменитые Бестужевские курсы окончила, милая Наденька, по педагогом еще не стала.
Жена энергично встряхнула короткой прической.
— Ты не совсем прав, Сашенька, — упрямо возразила она. — Тут дело вовсе не в педагогике. Понимаешь, есть в нашем языке поганое слово «мачеха», и есть «мачехины» чувства. Они, как звериный инстинкт, пробуждаются в человеке, и подавить их порою невозможно. Вот и я сегодня сорвалась, — закончила она грустно, но Александр Сергеевич уже подобрел и веселым голосом произнес любимую свою поговорку:
— Все в этой жизни поправимо. Непоправима одна лишь смерть. — И вдруг чистым, сильным голосом, от которого у Веньки всегда звенело в ушах, запел:
Гей, да вы хлопцы, гей, запорожцы,Щеб наша доля нас не цуралась…
Как только проходили жестокие приступы, Александр Сергеевич становился совсем иным человеком: он и арии из опер пытался петь, и с ребятами возился на широкой кровати, норовя подмять их под себя, отчего они визжали, как резаные поросята. Он не мог догадаться, что жена, наблюдавшая все это с застывшей грустной улыбкой, думала в такие минуты про себя: «Ему легче. Они ему оба родные: и Венька, и Гришатка. А мне Гришатка совсем чужой. Пасынок. И родила его Настя, которую я никогда не смогла бы назвать лучшей своей подругой». И, произнеся мысленно эти свои горькие слова, она опять представляла желтое от нескошенной пшеницы поле и своего Ваню, схватившегося за грудь и упавшего на землю. «Если бы пропела пуля, он бы остался жив. Но пуля не пропела, и Ванина жизнь оборвалась». И будто стоп его слышала она предсмертный, обрывистый. И думалось, что это он имя ее хотел выкрикнуть последний раз в своей угасающей жизни. Успел лишь начать: «На…», а дальше захлебнулся и рухнул. Ну почему не осталось от него сына! Был бы сын, и к Гришеньке она бы относилась по-другому, и легче было бы побороть эту подлую «мачехину» неприязнь, и не приходило бы на ум слово «пасынок».
— А ну-ка, хлопцы! — гаркнул в эту минуту Александр Сергеевич. — Тащите сюда вашего «Всадника без головы». На какой вы там странице остановились, бисовы дети?
— Мы сейчас! — вскричал восторженно Гриша и опрометью бросился к маленькой бамбуковой этажерке.
…Так они жили на Сенном базаре раньше в затхлой полуподвальной комнатушке. Но теперь все изменилось. Войдя в дом, Надежда Яковлевна радостно вздохнула. Сквозь восемь высоких окон вливался уже окрепший утренний свет. Из зала был виден разлив. Ровная гладь водного зеркала лежала на десятки километров окрест, спрятав от глаз людских луга. Хорошо назвали казаки донскую просторную эту ширь: займище. Действительно, лучше не придумаешь названия. В конце весны, летом и в начале осени зеленеют на ней травы, на бахчах арбузы и дыни набирают силу и сок, стада коров и коз пасутся с утра до ночи.
Но суровой зимой луга заметет жестким снегом резвая метель, похоронит до самого ледохода. В ледоход вскроется Аксай, неприметная в летние времена с виду река хлестанет через левый свой берег и пойдет гулять на всю мощь, словно развеселившийся парубок на доброй свадьбе. Ветер будет гнать тяжелые, свинцово-темные водяные валы, совсем как пастух гонит огромное стадо. И надолго исчезнет под холодной водой ровное пространство луга. Лишь кустики чакана, зябнувшие на ветру, будут торчать из ледяной воды, сиротливо покачиваясь. А весною, когда яркое солнце начнет светить над разливом, то тут, то там обнажая на мелководье островки размытой земли, на успокоившемся от будоражащих ветров Аксае появятся десятки лодок — и рыбацких, и просто прогулочных. И даже какая-нибудь яхта гордо проплывет мимо них под парусами.
