Тени над Гудзоном - Башевис-Зингер Исаак

«Все было бы хорошо, если бы он не поехал туда! — говорила себе Сильвия. — Его заманили, заманили в ловушку… Жив ли он еще? Может быть, он сидит в тюрьме? И что же он думает, сидя в советской тюрьме? Может ли найти этому какое-то оправдание? Или личная трагедия привела его к сомнениям? Полжизни отдала бы, чтобы взглянуть на него, обменяться с ним хотя бы несколькими словами… И все-таки надо жить! Надо жить! Я не могу сидеть и предаваться скорби до конца своих дней. Если я не пускаю себе пулю в голову, то обязана продолжать нормальное существование…»

Как ни странно, но при всей своей озабоченности Сильвия нуждалась в мужчине. Что-то в ней кипело, пенилось, вибрировало. Ей поминутно становилось жарко. Пока Герман был с ней, другие мужчины физически ее не привлекали. Но теперь в ней пробудилось какое-то любопытство. Товарищи буквально буравили ее глазами. Их взгляды падали на ее грудь, бедра. «Что они во мне находят? Мужчины — это животные, животные… — Сильвия глубоко затянулась сигаретой. Задержала дыхание. Из ее груди рвались рыдания, крик. — И это человек? И это жизнь? И это коммунизм?» Но Сильвия знала, что кричать нельзя. Нет ни Бога, ни справедливости, ни плана, ни цели. Если кто-то начинает биться головой о стенку, его отправляют в сумасшедший дом… Взрослый человек должен уметь наступать на мертвых и при этом улыбаться. И молчать, видя несправедливость, — по крайней мере, до тех пор, пока общество не будет построено на разумных основаниях…

Глава двадцать третья

1

На Новолетие Лея снова поехала к Джеку на Лонг-Айленд. Как ни странно, но Патрисия начала в последнее время проявлять интерес к еврейству. Она часами разговаривала с Леей. Ей, Патрисии, скоро рожать. Кем будет ее ребенок? «Раз отец — еврей, — говорила Патрисия, — то и ребенок тоже должен быть еврейским». Джек смеялся над словами Патрисии. «Что я за еврей?» — спрашивал он. Зачем вообще крутить голову с религией, если ни он, ни она не религиозны? Но Патрисия снова и снова заводила этот разговор. Соседи здесь почти все евреи. Здесь есть еврейский общинный центр. Если родится мальчик, то надо будет сделать ему обрезание. Патрисия указывала на другие смешанные пары из числа соседей, в которых детей воспитывали евреями.

— Ребенок, — говорила Патрисия, — не может висеть в вакууме. Если он, когда вырастет, решит, что будет атеистом, — отлично, но пока ребенок мал, его нельзя изолировать от всех.

Лея поначалу поддерживала Джека. Она говорила Патрисии:

— Зачем делать ребенка евреем? Чтобы снова пришел какой-нибудь Гитлер и сжег его?

Однако Патрисия отвечала на это:

— Гитлер мертв, а евреи живут.

Вскоре Лея перешла на сторону Патрисии. Джек действительно левый, почти коммунист. Однако вести войну с женой и матерью не в его натуре. Зачем вообще спорить о еще не родившемся ребенке? Но Патрисия начала плести сети. Она сговорилась с другими матерями. Она получила информацию о том, как делают обрезание. Она позаимствовала у соседки, жены одного инженера, книгу на английском языке с изложением основных принципов и законов иудаизма. Джек заглянул в эту книгу и сразу же сказал, что это насмешка и пустышка. Лея нашла в этой книге ошибки. Написанное там не соответствовало тому, что знала о еврействе сама Лея. Однако Патрисия читала эту книгу с таким увлечением, будто это был захватывающий бестселлер. Она даже делала пометки. Патрисия составила список всех еврейских праздников, приобрела календарь с еврейскими датами. Теперь она заранее знала, когда будет Новолетие, Судный день, Кущи, Шмини-Ацерет.[373] Она начала засыпать Лею вопросами, касающимися религиозных законов и обычаев. Можно ли готовить в субботу на электрической плите? Можно ли купить в Нью-Йорке специальную доску для высаливания мяса?[374] Можно ли в Судный день принимать душ? Можно ли достать кошерную ветчину? Казалось, Патрисия была целиком захвачена этими ритуалами. Джек как-то спросил ее:

— Разве ты веришь во все это безумие?

— Это интересно.

— Если ты верующая, то почему ты не ходишь в церковь?

— Я хочу принадлежать к той религии, к которой будут принадлежать мои дети…

Джек упрекнул Патрисию в том, что она не прогрессивна и что его друзья будут над ним смеяться, узнав, чем она занимается. Однако Патрисия ответила на это:

— Миссис Гольдман тоже прогрессивная, но она же устроила для своей Элинор бат мицву…[375]

Джек наконец понял то, что рано или поздно понимает всякий мужчина: женщина живет не разумом, а эмоциями, инстинктами, модами и просто упрямством, которому нет никакого предела. Патрисия пошла к раввину городка. Этот rabbi был какое-то время актером и играл в маленьких театрах в Гринвич-Виллидж. Он писал пьесу. В девичестве Патрисия была связана с одним репертуарным театром, так что вполне возможно, что этот rabbi и Патрисия играли когда-то на одной сцене. Но теперь он был раввином, и Патрисия поделилась с ним своими мыслями. Он угостил ее сигаретой, выслушал все, что она хотела ему сказать, предложил ей выпить водки. Он рассказал ей, что десятки христианских женщин, вышедших замуж за евреев, думают так же, как она. Rabbi сказал:

— Если ты спрашиваешь меня приватным образом, как друга, то я отвечу тебе: беги от еврейства, как от чумы. Оно создает слишком много проблем. Еврей не чувствует себя дома даже в нашей Америке. Однако в качестве раввина я обязан принять тебя с распростертыми объятиями…

Патрисия насторожилась:

— Какие могут быть проблемы? В Америке каждому позволено служить Богу так, как ему этого хочется.

— Да, но владельцу кантри-клуба точно так же позволено не впускать евреев.

— Ну и ладно. Квакеров тоже преследовали.

— Не так, как евреев.

— Мир движется вперед, а не назад.

— В отношении евреев нет прогресса…

Патрисия ушла от раввина недовольная. Она решила, что реформистские раввины ей не по вкусу. Почему он не носит бороду, если он раввин? Почему он не надевает головной убор? И почему в разговоре он активно пользуется сленгом? В Нью-Йорке Патрисия видела других раввинов — с бородами, с пейсами и в длинных лапсердаках. Они немного грязные, старомодные, странные, но в их глазах есть нечто притягивающее, интригующее. Патрисия прочитала в книге про Маймонида, Бааль-Шем-Това и Виленского гаона. Некоторые раввины подолгу постились, а какой-то рабби Акива[376] пошел на то, что его тело скребли железными гребнями, пока его душа не покинула тело с криком: «Слушай, Израиль!» Еще один мудрец, рабби Ханина бен Доса,[377] питался меркой плодов рожкового дерева от одной субботы до другой. Это были не актеры, а Божьи люди. Есть ли такие и сейчас? Если есть, то она, Патрисия, хотела бы познакомиться с ними…

Пока же она заказала для себя и для свекрови два места на Грозные дни в реформистской синагоге в их городке на Лонг-Айленде. Она решила купить мясо в кошерной мясной лавке, чтобы приготовить на Новолетие праздничную трапезу. Информация сыпалась со всех сторон. Тут, как оказалось, можно достать халу. Одна подруга, миссис Стоун, подарила Патрисии субботний подсвечник. Лея сама принялась учить Патрисию законам иудаизма, а также тому, как готовить еврейские блюда — фаршированную рыбу, кнейдлех, креплех, куриный бульон. Спустя какое-то время Лея объяснила ей законы разделения мясного и молочного. Было странно, что еврейская кухня так тесно связана с традицией. Джек надеялся, что скоро все это Патрисии надоест и она начнет интересоваться другими вещами, но любопытству Патрисии не было границ. Она расспрашивала Лею о законах ритуальной чистоты женщины, о которых упоминалось все в той же книге. Существует ли это и в Америке? Есть ли в Америке микве? Ходят ли в нее американские женщины? Лея начала смеяться.