Владимир Липовецкий - Ковчег детей, или Невероятная одиссея
Вот что они рассказали.
Покинув лагерь, Вася и Леша вышли на улицу с редкими пешеходами. Они постарались удалиться как можно дальше от форта, так как знали — полицейским дано указание задерживать русских детей, если они без сопровождения взрослых.
Мальчики заходили в лавочки, приценивались, покупали всякую ерунду. Потом наткнулись на интересный сувенир — бронзовую статую Свободы.
Так увлеклись, что не заметили полицейского. Он отвел их в участок и стал допытываться: кто они и откуда? Пытался говорить на разных языках: французском, немецком, испанском. Конечно, безуспешно. Тогда полицейский поступил иначе. Он показал мальчикам знаками, что хочет посмотреть их покупки. И увидел открытки с видами Водсворта. Это сразу навело стража порядка на мысль: перед ним беглецы. «О, рашен бойс!» — воскликнул он и позвонил в форт.
За Смирновым и Гамазовым почему-то прислали медицинскую сестру. Кажется, это удивило и самого полицейского.
— Я ведь не сообщал, что дети больны!..
Медсестра была настроена решительно. После короткого допроса дала понять — от нее не сбежишь.
— Следуйте за мной, — приказала она и, усадив мальчиков на заднее сиденье, проверила, плотно ли закрыты двери, и повела автомобиль по направлению к форту.
Гамазову пришла в голову озорная мысль. Он сделал вид, что собирается выпрыгнуть на ходу из машины. Медсестра немедленно остановилась и пересадила озорника на переднее сиденье, рядом с собой. Одной рукой она правила, а другой придерживала мальчика.
Беглецов сдали дежурному офицеру. Но он был снисходителен (наверное, и сам в детстве озорничал), так что не стал заниматься разбирательством. Даже имени не спросил. А через пять минут и вовсе ушел. Мальчики этим воспользовались и бежали.
— Зато теперь знаем, как себя вести, — сказал Смирнов. — Больше не попадемся.
— И обязательно доберемся до Манхэттена, — прибавил Гамазов.
«Вот кто поедет завтра со мной в гости», — подумал Александров.
Утром Петя первым делом направился к автомобильной стоянке. Леонтий Федорович уже ждал его у своего «фордика». И был, как и вчера, безукоризненно одет. Ничего удивительного. По словам Симонова, Леонтий Федорович Столяров — один из лучших мужских портных Нью-Йорка.
— По лицу вижу, ты еще не завтракал. Угадал? — сказал он, здороваясь с Петей.
— Угадали. Но я не голоден.
— Расти не будешь.
Петя погладил автомобиль. Ни пылинки! Такой же чистый и элегантный, как и хозяин. После этого мальчик заглянул в салон.
— Внутри он больше, чем снаружи. Не волнуйся, всем места хватит. Ты ведь не один поедешь?
Петя утвердительно кивнул головой.
— Ну, иди, зови друзей. Не будем терять времени.
Александров уже договорился с Гамазовым и Смирновым.
Но в машине еще одно свободное место. Вскоре нашелся и четвертый пассажир — Борис Моржов.
Столяров видел, с какой радостью садятся мальчики в автомобиль. По обрывкам фраз он понял, что дети — в ожидании не столько уличных впечатлений, сколько возможности побывать в домашних стенах, погрузиться в уют и тишину.
Всем вместе весело и интересно, думал Столяров. Но и утомительно. Со стороны можно восхищаться семьей, состоящей из восьмисот человек. Но каково им? Корабельный трюм — что бочка с сельдью. В казарме, где они живут сейчас, непрестанная возня и крики. Прогулки в город — и те непременно строем, под неусыпным оком воспитателя. А ведь дети эти — домашние, привыкшие к материнскому поцелую, мягкой подушке, баловству и капризам. И всего этого они лишены уже больше двух лет.
У самого Леонтия Федоровича нет детей.
Когда его жена Ольга узнала из газет о прибытии из Владивостока в Нью-Йорк целого парохода с мальчиками и девочками, она сразу подумала об усыновлении. В России Гражданская война. В северной ее столице еще и голод. Приходят вести о тысячах погибших и умерших. Некоторые дети лишились родителей. Красный Крест не должен оставлять этих сирот без опеки. Но могли бы их приютить и американские семьи.
У Столяровых пять комнат. Есть постоянная работа и счет в банке. Но в комнатах тишина. Многочисленные зеркала, которые так любит жена, отражают пустоту.
Из рассказа Василия Смирнова:
— Знакомство с Леонтием Федоровичем — самое яркое воспоминание о Нью-Йорке.
Сначала мы приняли его за буржуя. Как же! Безупречный костюм, золотая цепь, манеры, автомобиль… А оказалось, он простой портной. Однако живет в прекрасной квартире, хорошо оборудованной, с ванной и газом.
Было интересно посмотреть, какой у американцев быт. Чем отличается от нашего? Мы обратили внимание на множество зеркал. На наш вопрос хозяйка ответила, что зеркала — ее слабость. Они делают комнаты просторнее.
Внезапно замигал свет. Это счетчик-автомат дал знать — пора опустить очередную монетку. Без предварительной оплаты свет отключается. То же самое и с газом.
Затем нам показали кухню. Больше всего удивил вид из окна. Многоэтажный дом пронизан дворами-колодцами, чтобы на кухню попадал дневной свет. От каждого окна протянуты веревки, на которых висит белье. И так — на всех двадцати пяти этажах. Незабываемое зрелище! Высунул голову — и оказался в другом мире. Ничего подобного в Петрограде мы не видели.
Нас вкусно покормили, а потом пригласили в клуб на собрание. Повестка сходки очень удивила: «Сочувствие большевизму в России». Ораторы, сменяя друг друга, произносили пламенные речи. Они говорили о тяжелом положении в России и необходимости ей помочь.
Потом на сцене оказались мы.
Какая-то женщина расстегнула на мне рубашку и с негодованием воскликнула:
— Смотрите, он даже без белья!
А дело в том, что день был жаркий, и я надел рубашку на голое тело. Вот и получилось, что мою неопрятность поставили в вину Красному Кресту.
В зале стали проводить сбор денег в нашу пользу.
Сердобольная дама сняла с руки часы и одела мне на руку. Какой-то мужчина вынул из кармана авторучку и прикрепил мне. Точно так же были задарены и мои товарищи.
Затем собравшиеся стали петь «Интернационал» и «Марсельезу».
Леонтий Федорович снова привез нас к себе домой. После вкусного ужина мы легли спать на мягкую перину и почувствовали себя в раю. Так сладко не спали уже давно.
А утром пришла представительная комиссия. Это ей вчерашнее собрание поручило приодеть нас.
Мы поехали на трамвае в магазин, где приказчики спрашивали по-русски: «Что угодно-с?» Ответ наших провожатых был краток: «Одеть мальчиков!»
Нас повели за ширму. Не успел я и глазом моргнуть, как чьи-то проворные руки раздели меня и так же быстро одели. Вывели из-за ширмы и повели к зеркалу. Увидев себя, я затопал ногами: «Сейчас же все снять! Отдайте мне старую одежду!»
— Чем ты недоволен? — спросили меня.
— У нас так смешно не одеваются, — ответил я. И показал пальцем в зеркало на легкий детский пиджак, на яркий бант, на короткие брюки, застегнутые выше колен, на высокие чулки и остроносые ботинки, которые мы между собой называли «ледоколами».
Это были покладистые люди. К тому же не стесненные средствами. Не теряя времени, они купили другой комплект одежды, которая соответствовала моему вкусу. С ботинками произошла заминка. Тупоносых в магазине не оказалось. Тогда продавец принес их из соседнего.
Все купленное: белье, полотенца, носки, ремни и даже пальто — уложили в чемоданы. С этими чемоданами мы и вернулись в Водсворт. А потом и в Россию.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
ТЕЛЕФОННЫЙ ЗВОНОК
— Райли, тебе звонили из Калифорнии.
— Кто звонил, дорогая?
— Из газеты «Сан-Франциско кроникл».
— Представились?
— Кажется, да… Но я не расслышала имени. С самого утра у меня стреляет в ухе. Голова раскалывается…
— Я тебя отвезу к врачу.
— Не надо, любимый. Само пройдет. У меня это уже бывало. Сначала во Владивостоке, потом в океане. Во время шторма.
— Ты не обращалась в судовой госпиталь?
— Конечно, обращалась. Эверсол сказал, что простужено ухо. Я знаю, когда это случилось. На острове Русском. Была сильная метель. Я пошла из казармы на кухню. Налегке. Без теплой шали. Вот и продуло.
— Но с этим не шутят.
— Я и не шутила. Грела ухо, закапывала капли. Как будто прошло. И вот опять…
— Я знаю, к кому обратиться. Ханна Кемпбелл разбирается в болезнях не хуже врача. Позвоню ей.
— Нет, сначала в Калифорнию. Они просили связаться, как только ты вернешься.
— Уверен, меня ищет Том. Помнишь нашу встречу в Сан-Франциско?
Мария отвернулась. Боль не унималась. Ей не хотелось, чтобы Райли видел ее лицо.
Аллен набрал Сан-Франциско:
— Том, это ты?
— Кто же еще!..
— Только что вернулся. Дела, дела…
— Знаю. Каждый день просматриваю нью-йоркские газеты. Слушаю радио. Помнишь наш разговор о Хаусе?
— Как не помнить. Я навел справки. Он и в самом деле важная персона.
