Владимир Липовецкий - Ковчег детей, или Невероятная одиссея
Неподвижным оказалось тело, но никак не разум.
Увидев президента, Аллен пожалел, что не художник.
Вудро Вильсон полулежал в кресле. Ноги и нижнюю часть туловища укрывал клетчатый плед, поверх которого белела рука. Другая, правая, слегка касалась огромного глобуса.
Раньше Аллен видел президента только на многочисленных фотографиях. К тому же тщательно отретушированных. Но даже сравнение с фотографией позволяло понять, насколько и без того аскетичное лицо Вильсона осунулось, как заострились черты.
— Садитесь, мистер Аллен. Я хочу вас получше разглядеть.
— Перед вами, господин президент, обыкновенный человек. Один из тех американцев, которые отдали вам свой голос.
— Но могли ли вы думать четыре года назад, когда голосовали, что президентское кресло окажется вот таким? — Вильсон показал здоровой рукой на свои ноги.
— Для меня, да и для большинства ваших сторонников, куда важнее сила духа…
— Вы говорите так, потому что молоды.
— Иногда мне кажется, что позади две жизни. Одна — на Гавайях, а другая — в Сибири, — неожиданно для себя сказал Аллен.
— Есть люди, что проживают одну жизнь. А кому-то суждено прожить несколько, — заметил президент. — Но не берусь судить, что лучше.
— Подобные мысли приходят в море.
— Что касается моря, здесь вы правы, мистер Аллен. Мне вспоминаются слова английского поэта Джоржа Герберта: «Пусть выходит в море тот, кто научился молиться».
— Я знаю и другие слова Герберта: «Буря заставляет дубы глубже пускать корни».
— Удачное дополнение к моей цитате. Где вы учились?
— В Вашингтонском университете.
— Уверен, вы пишете стихи.
— Вы угадали. Но чем дальше, тем реже. Самое большое достижение — на мои слова написан университетский гимн.
— Значит, нашли нужные слова. А это, поверьте мне, старой университетской крысе, удается не часто.
Губы президента сжались, а подбородок еще больше выдвинулся. Эдит Вильсон подошла к мужу и помогла ему сесть удобнее. Сердце Аллена неожиданно наполнилось жалостью и неизъяснимым чувством вины. Сколько самообладания требуется этому прикованному к креслу человеку, чтобы соответствовать своей высокой должности. Противостоять болезни… Отражать атаки конгрессменов и журналистов.
— Спасибо, Эдит. Теперь мне гораздо лучше.
— Я принесу чай.
— И что-нибудь сладкое нашему гостю.
Этот простой разговор между супругами помог Аллену почувствовать себя куда свободнее, снял напряжение, с которым он ехал в Вашингтон. Атмосфера стала домашней, а Белый дом — просто домом.
Из боковой двери выкатили небольшой столик, уже сервированный. Чаепитие придало беседе еще большую непосредственность.
— Нам описали ваш пароход, — сказала Эдит Вильсон. — Даже показали снимок. И все же с трудом представляю вас в океане. Дети такие проказники! Даже на речном судне, когда плывешь по Гудзону, боишься за малыша — как бы не вывалился за борт. А у вас их чуть ли не тысяча.
— Но эти дети особенные. Сначала жизнь на колесах. Без всяких удобств. Они проехали всю Россию. От границы до границы, из Европы на Дальний Восток. Потом год жизни на лесистом, почти необитаемом острове. Так что, прежде чем подняться на «Йоми Мару», они прошли долгую школу выживания.
— Лучшее тому подтверждение — история одного мальчика, — вступил в разговор молчавший до этого Хаус. — Он покинул своих товарищей в Сан-Франциско. Можно сказать, сбежал. И на попутных поездах добрался до Чикаго. А когда японский пароход пришел в Нью-Йорк, уже стоял на пристани в толпе встречающих.
— Неужели это правда, мистер Аллен? — всплеснула руками госпожа Вильсон.
— Чистая правда. Но есть интересная подробность. Он путешествовал не один, а с собакой.
— Ах, где мои годы и здоровье! — вздохнул президент. — Я бы стал третьим.
— Но вы очень и очень удивитесь, если узнаете, с какой целью отправился этот мальчик в такое далекое и рискованное путешествие.
— Зачем же?
— Он искал встречи с президентом Соединенных Штатов Америки. То есть с вами…
— Значит, тому есть серьезная причина, — нисколько не удивился Вильсон. — Я готов его принять. И помочь, чем смогу.
— В этом нет необходимости. Его проблемой уже занимается один из нью-йоркских полицейских.
— Наверно, мальчик хотел бы остаться в Америке? — предположила жена президента.
— Здесь другая история. Его отец ушел в море на грузовом судне и не вернулся. И Федор, так зовут подростка, ищет отца по всему свету. Он уже побывал в нескольких портовых городах. А попав в Америку, решил, что ему может помочь только президент. Все дети знают историю своего товарища и желают ему успеха.
— И мы тоже, — сказал президент. — Передайте, что я с ним.
Он дотянулся до столика, осторожно поставил недопитую чашку, а затем коснулся глобуса, придав ему вращательное движение.
— Это самый большой глобус, который я когда-либо видел, — восхищенно сказал Аллен.
— Для меня он возможность объять взглядом весь мир. Иногда я его вращаю, чтобы узнать, каким местом он ко мне повернется.
— Совсем как рулетка. И что выходит?
— В одном из двух случаев выпадает Тихий океан.
— Так и должно быть. Не случайно этот океан называется еще и Великим. Он занимает почти половину всей Земли.
— А что, он и в самом деле так велик?
— Да, господин президент. Нам казалось, ему не будет конца.
— Атлантический куда меньше. Мы его прошли на борту «Джорджа Вашингтона» всего за неделю.
— Да, я знаю. Весь мир тогда наблюдал за вашим рейсом к берегам Европы на Версальскую мирную конференцию.
— Трудно поверить, что с тех пор прошло почти два года.
— Ты забыл сказать, что мы находились на корабле вместе, — напомнила Эдит Вильсон. — Каждый раз ты поднимался на верхнюю палубу в одной сорочке. А ведь был декабрь, дул свежий ветер. И я поднималась вслед за тобой с пуловером в руках, умоляла его одеть.
— Океан и ветер придавали мне столько сил!
— Вуди готов был подать руку любому встречному. Даже кочегару. А однажды я увидела, как он присоединился к хору моряков, певших военную песню.
— Но больше всего мне нравилось стоять в одиночестве, скрестив руки, и вглядываться в океан.
— А мне нравилось прогуливаться с мужем по палубе. Но это удавалось так редко… Его не оставляли в покое. Американская делегация состояла из тысячи трехсот человек. Прибавьте команду. У каждого было припасено какое-нибудь слово или просьба. И еще очередь желающих сфотографироваться с президентом.
— Я же в эти дни находился в Бресте, на французском берегу, — сказал Хаус. — И ждал вашего прибытия. Началась зима. Но вместо снега — что ни день, то туман.
«А где я был в это время?» — подумал в свою очередь Аллен. И сразу вспомнил «Шиньо Мару»… Девушек-волонтеров, добровольно сменивших гавайское лето на сибирскую зиму… Ожидавшего их на берегу Рудольфа Тойслера… Заснеженный Владивосток и бухту Золотой Рог, уже успевшую покрыться первым льдом.
Его мысли остановил Хаус.
— Я очень беспокоился, — сказал он.
— Наверно, из-за тумана, — подсказала Эдит Вильсон. — Вы боялись, что «Джордж Вашингтон» наткнется на скалы?
— Нет, совсем по другой причине. У меня не выходила из головы «Лузитания», которую невдалеке от этих мест потопила немецкая подводная лодка. Погибло больше тысячи пассажиров.
— И среди них сто двадцать восемь американцев, — дополнил своего советника президент. — Но к концу тысяча девятьсот восемнадцатого года обстановка в европейских водах изменилась. К тому же у «Джорджа Вашингтона» было сильное прикрытие. Выходит, туман и в самом деле был для нас самым большим препятствием.
Президент замолчал на полуслове и опустил голову на грудь. Жена знала, так он уходит в прошлое, и сделала знак Хаусу и Аллену, чтоб и они помолчали.
…Вильсону вспомнилось возвращение домой после Версальской конференции. Он себя чувствовал усталым и опустошенным. Многие из его планов и надежд оказались иллюзией. «Джордж Вашингтон» входил в нью-йоркскую гавань важно и торжественно, в сопровождении могучих линкоров. Гремел салют, над небоскребами летали самолеты, а на набережной стояли губернатор и члены кабинета. Путь от 23-й улицы до 5-й авеню усеяли горожане. Его ноги были тогда в порядке (всего два года назад!), и он твердо стоял в автомобиле, провожаемый тысячами глаз. Везде полоскались звездно-полосатые флаги. Разных размеров и на разных уровнях. С плакатов смотрел Дядя Сэм. Он указывал пальцем на каждого: а ты записался в армию? Вильсона, как никогда, удивил ура-патриотизм и военная патетика. Ему показалось, он и сам часть огромной декорации. В театре публика устроила ему овацию. «Джентльмены, — сказал он неожиданно для собравшихся. — Ваши порывы порождены иллюзией. У вас ошибочное представление о власти. На самом деле перед вами усталый человек».
