Презумпция вины - Анна Бабина
Она прожигала Нину ненавидящим взглядом, кричала на нее за всякий пустяк и называла бестолковой. Ялов саркастически, уголком тонкого рта, улыбался.
Элина ничего не могла поделать.
Не могла пробить Яловую кожу.
Мать Григорьева в Комитете издевательски прозвали «мать его». Тридцатилетний Егор Григорьев, ее единственный сын, погиб полгода назад. Она растила его без мужа, берегла и баловала, а потом он стремительно покатился по наклонной, бросил хорошую девочку и колледж, запил, научился нюхать и закидываться, после чего в угаре поколачивал мать и разносил к зеленым чертям все, что попадалось под руку.
Она купила ему комнату на Гончарной, в страшной квартире-притоне, густо населенной типичной петербургской нечистью. Навещала часто, носила супы и голубцы в эмалированных судочках, варенье в аккуратных банках, деньги пачками. Егор молча забирал дары и выпроваживал ее из плесневелой накуренной комнаты.
Она кралась прочь по коридору, и чужое сероватое белье, развешанное на веревках, впитывало слезы с ее щек.
Однажды вечером после обильных возлияний Егор рухнул в постель и мгновенно уснул. Окурок выпал из его руки в засаленные простыни. Григорьев был слишком пьян, чтобы открыть глаза, когда комнату заволокло сизоватым дымком.
«Пахло, как будто свинину поджарили», – равнодушно говорила свидетельница, дебелая крепко пьющая бабища с белесыми ресницами.
«Мать его» была уверена, что сына убили, что окурок в постель подбросил Егоркин недоброжелатель.
Коля с Яловым откровенно над ней подсмеивались. Коля умело пародировал эту женщину – особенно мастерски у него выходило дрожание нижней губы.
В очередной раз «мать его» явилась в самый неподходящий момент. Все были по горло в работе, Нина с Яловым не спали почти трое суток, занятые бумажной рутиной.
Ее узнали по характерному стуку в дверь – робкому, чуть виноватому, но настойчивому.
– Спорим, это «мать его», – Коля закатил глаза.
Ялов беззвучно выругался.
Она вошла – седенькая, неловкая, бледная, словно выгоревший рисунок. Одежда и волосы в безупречном, каком-то излишнем даже, порядке – такое бывает, кажется, только у ленинградских интеллигенток в беде.
– Я насчет Григорьева, – начала она осторожно. – Помните, я…
Лицо Ялова дернулось, и он катастрофически громко произнес:
– Да помню я вас, вы – мать «шашлычка».
Повисла тишина.
Стало слышно, как вибрирует стекло, вторя стуку вагонных колес за окном.
Нина вздрогнула. Стало физически больно, заныл, набухая кровью, ожог.
Так нельзя.
Нельзя.
Она посмотрела на Ялова, не узнавая. Лицо у него было чужое, плоское, как у куклы.
«Мать его» молча вышла из кабинета.
– Нажалуется же, – прошипел Коля.
– Похер, задолбала, – Ялов остервенело ударил по клавишам.
В тот вечер она приехала в общежитие и, не раздеваясь, рухнула в постель.
– Нин, ты чего? Норм все? – соседка Саяна подняла голову от учебника гражданского процесса.
Уютный круг света от настольной лампы дрогнул, осыпав золотистой пылью черные волосы Саяны.
– Приболела немного.
Нина запихнула в рот уголок вонючего общажного одеяла и разревелась.
Староуральск, 2019
Нина проснулась от холода. Во сне сбросила одеяло на пол, и теперь ее била дрожь. Пришлось снова поливаться горячей водой и пройтись по мокрым волосам феном.
В розовом плане мероприятий в 18:00 значился воркшоп по арбитражному процессу, а в 20:00 – экскурсия по ночному Староуральску на автобусе. Воркшоп обещал быть максимально идиотичным, а свой родной город Нина видела в разное время суток и знала, что поздний вечер в холодном ноябре не лучшее время для такого рода развлечений.
Она поплотнее запахнула халат и подошла к окну.
Город тонул в закатном огне. Витражи ЦУМа горели красным. Солнце уползало за сквер Добровольцев, по-зимнему холодное небо стягивалось над рекой, словно на кулиску.
Когда-то все это было ее. Ее город, ее небо, ее сквер, ее витражи.
В ЦУМе покупали с бабушкой красивый китайский пуховик. Лиловый, с капюшоном, рукава только длинные. «На вырост, подвернем». Пуховик потом стал тесен в груди, а рукава все еще оставались длинны, сползали на запястья, мешались.
Нина взяла с тумбочки телефон, глянула на экран. На заставке они с Димой стояли по колено в воде на пляже в Гурзуфе. Поверх фото нагло лезли плашки уведомлений. Два пропущенных, оба от клиентов. Сообщение от Димы: «Как дела, Нинуля? Спала?»
Ей не хотелось ни с кем говорить. Даже сообщение Диме отправлять было лень.
В горле скребло, как в начале болезни.
Этого только не хватало.
Полезла в сумку, вывернула все, смяла отпаренные для доклада брюки. В боковом кармане зашуршали чайные пакетики. Десять минут спокойствия в карамельно-коричневом угаре чайного опьянения.
Она ополоснула мутный гостиничный стакан, натянула поверх халатика толстовку и выползла в коридор. В его конце призывно светились голубые глазки́ кулера.
Бесшумно открылась дверь напротив, и на красную дорожку, как выпущенный на сковороду желток, вытек свет.
Она хотела сделать шаг назад.
Не успела.
– Салют, Вогулка, – сказал Ялов.
В баре гостиницы играла музыка – неплохая. Ялов взял для нее бокал красного сухого – терпкого, кисловатого, с дымным привкусом. В ободке раздражающе играл барный свет.
В вине Нина не разбиралась, при выборе руководствовалась исключительно собственными ощущениями: нравится – не нравится. Как-то Дима подарил ей сертификат на дегустацию итальянского вина на два лица. В маленьком барчике на Полтавской изящная женщина в переливчатом платье подливала в бокалы густое и маслянистое, жонглируя непривычными терминами.
– Второй нос! – командовала она, сверкая платиновой змейкой, обернутой вокруг жилистой шеи.
– У меня только один, – громким шепотом пожаловался Дима.
Все засмеялись.
Нина залпом опрокинула бокал и попросила второй.
Ялов глотал холодное белое – быстро, жадно, не чуя вкуса, как запаленный конь пьет воду. Ноздри его дрожали.
Нина опьянела. Когда огоньки заплясали перед глазами, попросила черный кофе.
Ялов говорил, а она смотрела, не отрываясь, на его руки. Все те же – красивые, изящные, костяшка указательного на правой всегда сбита, словно он только и знает, что драться.
Может быть, сам расковыривает – от стресса. «По науке» такое называется экскориацией, она как раз недавно читала об этом.
Все в этой жизни от стресса.
Ялов часто трогал лоб, сухие тонкие губы, подергивал шеей, чуть спотыкался на согласных.
Ее взгляд так и не поднялся выше его подбородка.
Цепочка на шее, которую она когда-то искала губами в темноте, по-прежнему врезалась в мальчишески нежную кожу.
Ее Ялов.
Господи.
– Так холодно. Ты бы пожаловался, что ли.
Нина поджала ноги, устраиваясь на краешке его кровати.
Ялов сел к столу вполоборота к ней.
Номер у него был стандартный, а не повышенной комфортности, как у Нины, и выглядел намного хуже. В этой части гостиницы еще не успели заменить деревянные рамы на пластиковые, и в комнате разве что пар изо рта не шел.
– Сказали, что до меня тут жили борцы из сборной, им все время было жарко, вот и посрывали с окон бумагу.
– Заклеенные окна. Сто лет такого не видела.
Она избегала смотреть на Ялова. Взгляд цеплял то растянутый ворот черного джемпера, то трещину на нижней губе, то руки – опять. Гипнотизировало знакомое движение ладоней – увидишь и не оторвешься.
Ялов зазвенел бутылками.
– Мне хватит, – у Нины язык и так еле ворочался, – налей воды.
– Ты замужем?
Вопрос застал Нину врасплох.
Она вцепилась в кольцо, как в спасательный круг:
– Да, замужем.
– Рад за тебя.
Никакой радости его лицо не выражало. Напротив, черты сложились в какую-то равнодушную маску, на которую было страшно смотреть. Совсем как тогда, когда он назвал сгоревшего Егора «шашлычком».
«Господи, зачем я здесь? Нужно пойти к себе и лечь спать, завтра читать этот проклятый доклад, а я ни слова не помню…»
Дрожь не проходила, и она натянула на ноги его одеяло – неуместно интимный жест.
– А ты не женат?
– Нет, что ты.
Пауза.
Их будет еще много, этих пауз, пока не кончится разговор.
Встать и уйти.
Встать и уйти.
Встать и…
– Кем работаешь?
– У меня частная практика. Юрист по семейным делам.
– Звучит неплохо.
Как будто они разговорились на автобусной остановке, а не провели друг с другом почти год. Целый год.
– Нина, мама умерла, – тихо сказал он.
Сжал кулаки так, что костяшки побелели, и улыбался – беспомощно
