Саша Бер - Кровь первая. Она
— О чём? — машинально и не задумываясь буркнула Зорька, пропустив мимо ушей то, что он отчётливо сказал, что говорить будет потом.
Раздался мерзкий, громкий хруст ломающихся костей дичи, поставленной на стол и наступила тишина. И вдруг он буквально взревел:
— Я тебя предупреждал, кажется, что дважды не повторяю!
Мгновенная паника накрыла Зорьку. Она юркнула в меховое одеяло, спрятавшись там полностью, с головой и в ужасе не только зажмурилась, но и втянула голову в плечи. Она была уверена, что её сейчас будут бить. Время шло медленно, а бить её он не стал, но высовывать нос из-под меха, она всё же не решилась. Слышно было как он ест. Молча. У самой аж бока подвело от запахов и осознания того, что он ест, а она нет. Есть хотелось очень, но вылезти всё же побоялась и просидев весь обед принюхиваясь и прислушиваясь к каждому шороху, осталась голодной. Она сейчас ни о чём не думала, она просто сидела, тряслась и тихонько плакала. Почему-то вспомнился дом, мама, сёстры, подруги. Что с ними сейчас? Где они? Молодуха, из неё в бане, куда-то скрылась и наружу вылезла маленькая, зарёванная кутырка. Именно такой она себя и представляла. Не нужны ей стали ни ары, ни свои мужики, не нужна ей стала их грёбанная взрослая жизнь. Она хотела к маме. В беззаботное и радостное детство. Она уже не прислушивалась к внешним звукам, не следила за этим зверем и не заметила, как он поел, встал и подошёл к тамбуру. Лишь когда он оттуда заговорил, Зорька вновь вздрогнула и как бы ей не хотелось, опять вернулась в этот кашмар.
— Слушай меня внимательно.
«А куда я денусь», — обречённо подумала Зорька, — «зверюга ты тошнотный».
— Я помылся, наелся, напился и поэтому сейчас добрый, и великодушный.
Параллельно тому, как он говорил, она сама для себя все его слова комментировала, постепенно из покорной и зашуганной кутырки превращаясь в сущую язву и «отòрву». А кто запретит? Она же сама с собой, а эта сволочь ничего не слышит и лица её не видит. Почти на каждое его слово, она вкручивала какое-нибудь гнусное оскорбление и при этом ещё позволяла себе корчить рожи. Вот только по началу фантазии не хватало и все гадости были какие-то однобокие — говнистые. И помылся то он говном, и наелся то он говна, и напился всё того же…
— Я даю тебе выбор, притом не один, а много.
«А я даю тебе высер, — продолжала язвить про себя Зорька, — и тоже хоть завались».
— Даю слово, что исполню то, что ты выберешь.
«Засунь его себе в жопу, мудак.
— Первый выбор. Ты отказываешься жить.
«Ага, размечтался, пёс толстожопый».
— Я с удовольствием порублю тебя на мясо и сварю суп.
От такого поворота даже внутренняя язва запнулась и подавилась и Зорька, вытаращив глаза, даже сначала не поверила в услышанное.
— Мясо у тебя не старое ещё, суп должен получится съедобный.
«Мама!» — в панике прошептала одними губами ярица.
— Выбор второй.
Тут она уже прислушалась.
— Ты хочешь жить, но не здесь.
«Что значит не здесь? А где?»
— Я продам тебя первому встречному ару в его коровник.
«Ну, это ещё куда не шло. В коровник к ару я не против. А то ишь в суп он меня захотел».
— Девка ты молодая, отмытая и не дурна собой, к тому же, похоже, и не пользованная, значит продать тебя можно хорошо и за золото.
«Да, я молодая и красивая, не то, что ты урод с огрызком вместо уда. Я даже рассмотреть его не смогла».
— В какой ты бабняк попадёшь и к какому хозяину, мне плевать.
«Фу! Вот чужой бабняк мне как-то не нравится.»
— Третий выбор.
«Так, что там ещё».
— Ты хочешь жить. Не хочешь, чтобы тебя продавали не весь кому и остаёшься при мне со соей злобой и ненавистью.
«Да, разбежавшись ебанись. Нужен ты мне с тобой оставаться, вонючка облезлая».
— Тогда я сажаю тебя на поводок, и ты становишься моей коровой.
«Ух ты!» Она скорчила ехидную мордочку и даже тихонько плюнула в его сторону, но не вылезая из-под одеяла, конечно.
— Корова атамана — это высокое звание.
«Да сейчас прям рухну с этой высоты».
— Среди других коров логова ты будешь пользоваться определённым уважением.
«Ну, с другой стороны, я кабы буду матёрой. А это не плохо». Она впервые серьёзно призадумалась, что-то в голове начала сравнивать и взвешивать.
— Будешь делать что скажу, когда скажу, где, как и сколько.
«А вот хуй тебе, глиста жопогрызная, на это я не согласна». Она так вошла в роль язвы, что даже выпрямилась от гордости.
— Следующий выбор.
«Да пошёл ты со своими выборами, недосерок».
— Ты хочешь жить в достатке и во власти.
«Ещё бы и ты мне в этом не помешаешь, пиздюк с ушами».
— Не хочешь продаваться, а желаешь продавать сама.
«Да», — и она глубоко кивнула, как будто это уже было решено и пусть только кто посмеет с этим поспорить.
— Меняешь злобу на покорность, ненависть на обожание и становишься моей женой.
Она перестала дышать, замерев с открытым ртом, в котором где-то там застряло очередное зубоскальство.
— Первой и единственной, пока.
«Женой!?» — недоумённо переспросила она придавленным шёпотом, не веря в услышанное.
— Рожаешь и воспитываешь моих детей, моих наследников.
Это осталось без комментариев, потому, что Зорька, впав в ступор, молча прослезилась.
— И наконец, последний выбор.
Она продолжала слушать, но уже не очень внимательно.
— Ты забываешь всё, что я здесь наговорил. Одеваешь свои рубахи, они валяются там, где ты и сбросила, и я вывожу тебя из этого леса, за последнюю засаду. После чего ты свободна.
«Что? Воля?» — глаза её округлились, сердце заколыхалось. Такого она не ожидала.
— Притом свободна совсем, не только от меня, но и вообще от всех.
«Что значит от всех?»
— Рода твоего больше нет. Я всех продал.
Зорька закусила губу.
— Баймака твоего тоже больше нет, я его сжёг.
Сжала кулачки до боли.
— Что с тобой будет за пределами моего леса, мне всё равно.
Ярица быстро закипела, хотела даже вскочить, но удержалась.
— Забуду, как сон. Найду другую.
А вот это был уже удар ниже пояса. «Как это забуду? Как это другую? А я?»
— Время на выбор даю тебе до завтрашнего утра. И отныне Утренняя Заря — это твоё имя.
Наступила тишина. А потом она услышала, как он покинул кибитку. Зорька ещё немного посидела, прислушиваясь и тихонько выглянула из щёлки. Никого. Ушёл. И тут начался разбор на кости.
«Какова наглая морда. А? Прям хуй с горы. Жопу отрастил не обойдёшь не объедешь. Тфу! Сдалась мне его жопа. Прям глаз намозолила, посмотри-ка. Род он продал, баймак сжёг, сволочь. Куда идти? В голую степь? Податься в соседний баймак? Только чем там будет лучше, чем здесь? А если он и его сожрёт, как нас? Бежать то некуда, это ж смерть голимая. Лучше уж в суп пойти. Небось зарубит быстро, а там глядишь этим супом траванётся. Я хоть и вкусная, но ядовитая. Нет, вы подумайте только, суп он хочет из меня сварить, да чтоб я на это согласилась. Мудак жопастый. Тфу! Опять я про его жопу. И имя он видите ли мне дал. Но я тебе устрою ещё ужас в этой жизни.»
Всю эту внутреннюю тираду она буквально прошипела про себя сидя на лежаке, укутавшись в меха и постоянно раскачиваясь взад и вперёд, тупо уставив взгляд на накрытый яствами стол. Наконец, закончив всё это мыслью о том, что жопа у него всё же ничего и прежде чем думать не мешало бы пожрать, она скинула с себя одеяло и с дикостью голодного зверя накинулась на еду…
В прошлом году вся Купальная седмица выдалась на редкость прохладной, но без дождя. В Травник[27], Зорька как угорелая собирала росу, которую сцеживала в свой глиняный сосудик буквально бегом, мимоходом ломая нужные травы, скороговоркой читая над ними необходимые заговоры. Девка спешила, очень спешила. Надо было до восхода солнца успеть на реку, где ещё с вечера четыре подруги — кутырки на выдане, припрятали в кустах большой ушат, с помощью которого намеревались провести очень «секретный» обряд на прирост и распространение своей Славы[28]. Эти четыре малолетние дуры сговорились и решили «А вдруг?». Вдруг обряд получится и их учуют завидные мужики из высокородных аров. Тогда прощай постылый баймак и здравствуй город со всеми соблазнами, роскошью и удовольствиями от жизни привилегированной особы. Какая же речная девка не мечтала выйти замуж за дородного, богатого, да ещё и красивого ара. А коль Славой подмять, так ещё и мягкого, как пух, да податливого. На все прихоти с капризами её чутко реагирующего, да подолом рубахи управляемого, как поводком. Не жизнь сказка. Ходишь себе, цветёшь, пахнешь, ни хрена не делаешь и получаешь за это всё, что хочешь. Хотя «сговорились» громко сказано. Заводилой, естественно, была Зорька, подружки лишь округлив сверкающие глаза, да раскрыв рты, заговорщицки согласились. Выражения лиц у них в тот момент были такие, как будто Зорька им предложила, что-то из рук вон запретное и постыдное, но при этом жутко интересное и до чесотки в одном месте любопытное. В общем и хочется и колется, и от мамы в лоб отколется. Но хочется всё же больше, чем остальное.
