Преображение мира. История XIX столетия. Том III. Материальность и культура - Юрген Остерхаммель
Если же смотреть с точки зрения объектов миссионерского пыла, ситуация выглядела немного иначе. Правительства и особенно местные власти азиатских стран мало чего боялись так, как прибытия миссионеров. Миссионеры мыслили не так, как дипломаты или солдаты, с которыми обычно имели дело правители и чиновники неевропейских государств. Они руководствовались не известной во всех культурах логикой политики силы, а программой перестройки всех существующих отношений. Миссионеры часто казались пришельцами из иных миров. Они бросали вызов авторитету местных властей предержащих и, закрепившись на местах, создавали центры альтернативной силы, особенно когда знали, что за их спиной стоит имперское средство давления – канонерка. Даже если миссионеры не стремились к этому намеренно, они всегда сеяли сомнения в существующих социальных иерархиях. Они освобождали рабов, собирали вокруг себя маргинальные элементы местного общества, повышали социальный статус женщин и, как за одиннадцать веков до них это делал святой Бонифаций, подрывали авторитет жрецов, знахарей и шаманов. Миссионеры были гостями, которые приходили без приглашения, а не мудрецами, которых позвали, как это произошло с буддийскими монахами в ранние годы империи Тан в Китае. Если вначале к ним относились довольно радушно, как того требовали законы гостеприимства, то вскоре миссионеры сами стали нарушать все правила: они не уезжали, а оставались и начинали менять правила игры в местном обществе.
Обычно считается, что миссионеры действовали в колониальных условиях или вдали от государственной машины, как в Африке или Океании. Но и относительно институционализированные государства, такие как Османская империя, ощущали вызов со стороны этих крестоносцев нового типа, которые не упускали ни единой возможности, чтобы представить себя посланниками высшей цивилизации. Подобного рода идеологическая милитаризация прежде всего протестантского миссионерства из США достигла кульминации на рубеже XIX–XX веков, когда за границей одновременно находились 15 тысяч миссионеров – женщин и мужчин, принадлежащих различным американским церквам и миссионерским обществам. Османская империя находилась еще в сравнительно благоприятном положении, поскольку ей по Берлинскому трактату 1878 года разрешалось противодействовать обращению мусульман в другую веру, тогда как Китай после 1860 года подобными возможностями не обладал. Тем не менее и в Османской империи рекомендовалось обращаться с миссионерами деликатно. Занимаясь активной публицистической деятельностью и имея связи в западной прессе, они могли нанести зарубежному имиджу Османской империи серьезный урон. Если католические миссионеры, с османской точки зрения, были еще чем-то более или менее привычным – посланниками папы римского, в котором турки видели своего рода коллегу султана в его роли халифа, – то протестанты, особенно американские, с их напористостью и независимостью, вызывали большое замешательство. Они не только были соперниками по религии, но и ставили перед собой вполне светскую цель, диаметрально противоположную цели позднеосманского государства: создание образованного среднего слоя[794].
Воздействие миссионеров было иного рода, нежели влияние представителей международного капитализма, которые могли за несколько лет изменить экономическую структуру целых стран, интегрировав их в глобальную экономику с ее разделением труда. Миссионеры же работали в конкретных местных условиях. Тут они строили церковь, там – школу, и уже этим меняли физический облик жизненного пространства. Они вмешивались в биографии людей напрямую, а не косвенно через абстрактные силы вроде «мирового рынка» или «колониального государства». У кого-то появлялись новые шансы в жизни, вплоть до получения образования в метрополии, у кого-то – новая цель: борьба с нашествием миссионеров. В этом смысле эффект от миссионерства выходил далеко за рамки круга прозелитов и сочувствующих. Местные общества, в которых появлялись миссионеры, не становились в результате их деятельности автоматически модерными. Миссионеры – особенно фундаменталисты, ориентировавшиеся на Библию, так называемые «миссионеры веры» (faith missions) – привозили в своем духовном багаже иной Запад – не тот, где царили такие ценности, как либерализм, реформы и овладение природой с помощью техники. Однако в любом случае они бросали вызов представлениям, которые в местных обществах считались само собой разумеющимися; характер и масштабы этих вызовов отличались от всего, с чем те сталкивались ранее.
Важнейшим историческим вкладом христианских миссионеров в некоторых странах стало содействие в освоении западных наук, включая медицину. Прежде всего в Китае начиная с середины XIX столетия протестантские миссионеры внесли колоссальный вклад в научный трансфер. Сочинения христианского характера составляли лишь малую часть переведенных ими книг; большинство же касалось науки, техники и практических вопросов общественной жизни. Примерно с 1920‑х годов науки в Китае достигли такого уровня, что уже могли развиваться сами, им больше не требовалась такая подпитка, которую они получили от миссионеров на первом этапе. Похожую роль миссионерство сыграло в Латинской Америке (прежде всего в Бразилии) и в Корее, где протестантская миссия появилась только с 1880‑х годов. Миссия в Корее (преимущественно из США) была особенно успешной – успешнее, чем в Китае и тем более в Японии, – потому, что предлагала умеренно оппозиционную альтернативу официальному конфуцианству и лежащей тяжелым грузом культурной гегемонии Китая, но при этом не была отягощена пособничеством западному империализму (Корею в 1910 году аннексировала Япония). Ее популярности способствовало и то, что миссия продвигала английский язык наряду с презираемым традиционной элитой корейским, открывая таким образом культурное пространство для нарождавшегося национализма. В 1884 году начался этот непростой процесс, в результате которого
