Преображение мира. История XIX столетия. Том III. Материальность и культура - Юрген Остерхаммель

В Африке присутствие миссионеров оформлялось медленнее и еще менее централизованно, начиная с юга и запада континента на рубеже XVIII–XIX веков. Это, естественно, объяснялось отсутствием здесь центрального правительства, которое могло бы урегулировать доступ миссионеров. К середине XIX века в Африке был представлен уже полный набор протестантских направлений и церквей. В 1870‑х годах, накануне масштабного европейского вторжения, миссионерская активность еще более возросла, попав позднее в фарватер военного завоевания, которое принесло миссионерам выгоды, но одновременно создало для них и новые проблемы[786]. Католическая миссия, которая, как и Римско-католическая церковь в целом, лишь постепенно оправлялась от потрясений революционной эпохи, начала наверстывать отставание лишь спустя несколько десятилетий, опираясь прежде всего на глобальные и колониальные политические амбиции Наполеона III. К 1870 году она уже распространилась по всему миру и воспринималась протестантскими миссионерами, все еще гораздо более многочисленными, как опасная соперница.

Многое в протестантском миссионерстве XIX века было новым и основывалось на идее спасения от вечного проклятия тысяч, а в Китае, как неустанно провозглашала миссионерская пропаганда, даже миллионов «язычников». Это движение мобилизовало десятки тысяч женщин и мужчин, подготовленных гораздо хуже, чем нынешние сотрудники гуманитарных организаций в развивающихся странах, и отправлявшихся служить за малое вознаграждение в отдаленных и опасных тропических местностях. Возможность принять мученическую смерть за веру по-прежнему существовала: так, во время антихристианского Боксерского восстания в Китае погибло более 200 миссионеров и членов их семей. Миссионерство было колоссальным по масштабу предприятием организации особого рода гражданского общества и волонтерской инициативы. Большинство протестантских миссионерских обществ подчеркивали свою независимость от государства и официальной церкви и существовали на пожертвования. Неслучайно именно они стали первыми организациями, превратившими сбор пожертвований в высокое искусство. Платежеспособных спонсоров на родине необходимо было постоянно держать в тонусе, заново мотивировать и убеждать в том, что их усилия принесли духовные плоды. Миссионерство оказалось, помимо прочего, комбинацией бизнеса и логистического планирования.

История миссионерства на сегодня представляет собой огромную область исследований, которая перетекает в историю неевропейского христианства. Отношения между миссионерами и туземным населением все чаще рассматриваются как симметричное взаимодействие и освещаются с разных сторон[787]. Любые обобщения легко подвергаются критике, если привлекать примеры отдельных миссионерских обществ и материал из разных частей света. Наиболее спорным остается вопрос, в какой степени миссионеры были «сообщниками» имперской экспансии и колониального господства. Однозначного ответа на этот вопрос, который бы устраивал всех, дать невозможно. Разумеется, феноменальное распространение миссионерства было бы немыслимым вне общей атмосферы эпохи европейского завоевания мира. Существует много примеров, когда за проникновением миссионеров в определенные местности следовал политический их захват. Миссионеры нередко извлекали непосредственные выгоды из имперской протекции. Они принадлежали в колониях к белому обществу, хотя – по крайней мере в британских колониях – и к самым низшим его слоям, поскольку их типичный мелкобуржуазный облик и образ жизни не особенно подходил для «хорошего общества». С другой стороны, миссионеры преследовали собственные цели, не всегда совпадающие с целями колониальных государственных аппаратов, к которым миссионеры не принадлежали; кроме того, зачастую задачи миссионеров противоречили интересам частных колонистов. С точки зрения колониального государства миссионеров следовало поощрять в том случае, если они строили школы и по возможности еще и брали на себя их финансирование. Но намного меньше энтузиазма губернаторы или – в неколониальных странах, таких как Китай, – консулы проявляли в том случае, если миссионеры, как обычно утверждалось, «безответственным образом» провоцировали среди туземного населения беспорядки, а затем ожидали от представителей европейских правительств, что их станут вызволять из опасных ситуаций. Там, где появлялись националистические настроения (впервые это произошло в Индии), отдельные миссионеры то и дело навлекали на себя подозрения в их поддержке.

Многочисленные миссионерские общества различались по своим теологическим убеждениям, целям, методам и готовности к риску. Одни – как активисты фундаменталистской «Внутрикитайской миссии» («China Inland Mission») – одевались по-китайски и пытались проповедовать слово Божие в деревнях самых отдаленных провинций; другие жили в городах, носили европейскую одежду как символический маркер их принадлежности к европейской культуре и концентрировали свои усилия на высшем образовании и медицинском обеспечении. Миссионеры XIX века отличались не меньшим космополитизмом, чем их далекие предшественники иезуитского ордена раннего Нового времени. Англоязычный евангеликализм с самого начала был трансатлантическим проектом, а миссионерская работа в отдаленных странах нередко помогала преодолеть разногласия в вопросах веры и укрепляла экуменическую общность. В континентальной Европе существовали собственные миссионерские общества, но нередко миссионеры с континента оказывались в англосаксонских организациях. Миссионерские общества по своему составу редко были мононациональными, и, по меньшей мере до последней четверти XIX века, собственная национальная идентичность не играла для миссионеров решающей роли. У многих из них не было повода и поддерживать имперские амбиции чужих правительств. Церковное миссионерское общество (Church Missionary Society) в начале своей деятельности включало больше немцев и швейцарцев, чем британцев[788]. Даже в 1914 году, когда национальные тенденции усилились, более 1/10 из 5400 подвизавшихся в Индии миссионеров происходили с европейского континента[789].

Путь миссионера, нередко полный превратностей и опасностей, мог пересекать границы нескольких культур. Пусть и неординарной, но все же вполне реальной предстает удивительная жизнь Самуила Исаака Иосифа Шерешевского. В начале XIX века англикане развернули миссионерскую деятельность среди евреев в прусской, российской и австрийской частях Польши, то есть их деятельность уже сама по себе выходила за пределы одного государства. Одним из новокрещеных был Самуил Шерешевский, уроженец Литвы, учившийся на раввина и испытавший сильное влияние еврейского Просвещения (Хаскала). Он некоторое время изучал христианскую теологию в Бреслау (ныне Вроцлав), а затем попал в США и только тогда принял крещение у баптистов. После дополнительного богословского обучения в семинарии Шерешевский стал кандидатом в епископальной (англиканской) церкви для миссионерской деятельности в Китае. В 1859 году он приехал в Шанхай, 1862–1874 годы провел в Пекине, а в 1877‑го стал первым англиканским епископом в Шанхае. Шерешевский – один из самых выдающихся синологов своей эпохи. Он сыграл важнейшую роль в подготовке первого и до сих пор используемого перевода Ветхого Завета с древнееврейского на китайский. Шерешевский всегда дистанцировался от имперской политики и не разделял того пылкого желания обратить всех в христианство, которое характерно для его современника Джеймса Хадсона Тейлора – основателя Внутрикитайской миссии (1865), отличавшегося замашками библейского пророка. Миссионерство давало пристанище совершенно разным характерам[790].

Подвести общий итог успехов деятельности христианской миссии едва ли возможно. К статистике крещений следует подходить с осторожностью. Утопическая