Преображение мира. История XIX столетия. Том II. Формы господства - Юрген Остерхаммель
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Преображение мира. История XIX столетия. Том II. Формы господства - Юрген Остерхаммель краткое содержание
Обзорный труд Юргена Остерхаммеля – известного историка Нового и Новейшего времени, специалиста по истории идей, межкультурных отношений, а также истории Китая – это масштабный портрет длинного XIX века, включающего период с 1770 по 1914 год. Объединяя политическую, экономическую, социальную, интеллектуальную историю, историю техники, повседневной жизни и окружающей среды, автор показывает эти сферы в их взаимосвязи на протяжении всей эпохи на уровнях регионов, макрорегионов и мира в целом. От Нью-Йорка до Нью-Дели, от латиноамериканских революций до восстания тайпинов, от опасностей и перспектив европейских трансатлантических рынков труда до трудностей, с которыми сталкивались кочевые и племенные народы, – Остерхаммель предлагает читателю панорамы различных образов жизни и политических систем, исследуя сложное переплетение сил, сделавших XIX век эпохой глобального преображения мира. Юрген Остерхаммель – историк, почетный профессор Фрайбургского университета. Его монументальное исследование переведено на все основные языки мира и по праву приобрело статус современной классики.
Преображение мира. История XIX столетия. Том II. Формы господства читать онлайн бесплатно
Юрген Остерхаммель
Преображение мира. История XIX столетия.
Том II. Формы господства
УДК 94(100)«18»
ББК 63.3(0)52
О-76
Редактор Д. А. Сдвижков
Перевод с немецкого А. Ананьевой, К. Левинсона, Д. Сдвижкова
Юрген Остерхаммель
Преображение мира. История XIX столетия. Т. II: Формы господства / Юрген Остерхаммель. – М.: Новое литературное обозрение, 2024. – (Серия Historia mundi).
Обзорный труд Юргена Остерхаммеля – известного историка Нового и Новейшего времени, специалиста по истории идей, межкультурных отношений, а также истории Китая – это масштабный портрет длинного XIX века, включающего период с 1770 по 1914 год. Объединяя политическую, экономическую, социальную, интеллектуальную историю, историю техники, повседневной жизни и окружающей среды, автор показывает эти сферы в их взаимосвязи на протяжении всей эпохи на уровнях регионов, макрорегионов и мира в целом. От Нью-Йорка до Нью-Дели, от латиноамериканских революций до восстания тайпинов, от опасностей и перспектив европейских трансатлантических рынков труда до трудностей, с которыми сталкивались кочевые и племенные народы, – Остерхаммель предлагает читателю панорамы различных образов жизни и политических систем, исследуя сложное переплетение сил, сделавших XIX век эпохой глобального преображения мира. Юрген Остерхаммель – историк, почетный профессор Фрайбургского университета. Его монументальное исследование переведено на все основные языки мира и по праву приобрело статус современной классики.
Фото на обложке: Эйфелева башня: конструкция между первым и вторым уровнем. 15 мая 1888 г. Фото: Луи-Эмиль Дюрандель. J. Paul Getty Museum
ISBN 978-5-4448-2461-0
Die Verwandlung der Welt: eine Geschichte des 19. Jahrhunderts
Jürgen Osterhammel
© Verlag C.H.Beck oHG, München, 2010
© А. В. Ананьева, К. А. Левинсон, Д. А. Сдвижков, перевод с немецкого, 2024
© Д. Черногаев, дизайн обложки, 2024
© ООО «Новое литературное обозрение», 2024
Панорамы (часть 2)
VII. Фронтиры: покорение пространства и удар по кочевому образу жизни
1. Вторжения и пограничные процессы
Крайней противоположностью пространству города в XIX веке являлась уже не сельская местность, служившая сферой жизни оседлых земледельцев, а территория «фронтира». Frontier – это по своему происхождению американское выражение, заимствованное многими другими языками, используется для обозначения подвижной границы, которая смещается в процессе освоения пространств и их ресурсов. При этом те места, в которые движется фронтир, редко бывают в действительности настолько «пустынными», как убеждали себя и других сами участники экспансии. С точки зрения тех, на кого надвигается фронтир, он является не чем иным, как головной колонной массивного вторжения, в результате которого мало что из былого останется на привычном месте. Люди устремляются и в города, и к границам. Общим для этих противоположных целей движения является то, что обе обладали большой притягательной силой для мигрантов XIX века. В то время они рисовались людям в мечтах как места сказочных возможностей и притягивали к себе поселенцев, как никакие другие. Общей чертой для городов и фронтиров является проницаемость и гибкость социальных отношений. Тот, кто ничего не имел, но что-то умел, мог здесь чего-то достичь. Шансы были велики, но и риск не мал. В ситуации фронтира карты игроков перетасовывались заново, эта новая игра предполагала новых победителей и проигравших.
С точки зрения города фронтир представляет собой периферию. Ведь именно в городе в конечном счете происходит организация власти над фронтиром. Здесь в буквальном смысле куется оружие и создаются все те инструменты, которые необходимы для подчинения крайних рубежей. Если на территории фронтиров возводятся города, то внешняя линия наступления сдвигается дальше. Новые опорные пункты торговли превращаются в базы для дальнейшей экспансии. И все же фронтиры не являются пассивной периферией. На их территории развиваются особые интересы, возникают свои идентичности, сценарии жизни, типы характеров, которые, в свою очередь, оказывают воздействие на центры. На периферии город способен распознать, как выглядит его собственная противоположность. В глазах патриция из Бостона backwoodsmen – провинциалы, обитающие в деревянных хижинах в лесной глуши, – были едва ли менее диким и экзотичным явлением, чем воины индейских племен. Общества, формирующиеся в условиях фронтира, живут собственной жизнью в широких и постоянно расширяющихся границах. Иногда они достигают полной самостоятельности по отношению к городу, иногда же сдаются под силой его давления или в результате внутреннего истощения.
Занятие земель и освоение ресурсовВо всей исторически и археологически документированной истории в изобилии наблюдаются процессы колонизаторского занятия земель. Человеческие сообщества осваивали новые территории, видя в них гарантию удовлетворения собственных жизненных потребностей. XIX век довел эту тенденцию до высшей точки – и в некотором смысле до ее финала. Ни в какое иное столетие раньше земельные площади, обрабатываемые в сельскохозяйственных целях, не расширялись так сильно. Безо всякого сомнения, это явилось следствием увеличения численности населения во многих частях света. Но одного этого объяснения явно недостаточно. Население в XX веке росло еще сильнее, чем в XIX, но все-таки экстенсивное использование ресурсов расширялось более низкими темпами. Для XX века характерно в целом скорее интенсивное освоение имеющегося потенциала, чем увеличение используемых площадей. Вырубка тропических лесов и истощение рыбных запасов морей являются, однако, продолжением старых паттернов экстенсивной эксплуатации природы, которые продолжают применяться и в эпоху, когда в других отношениях развитие человечества вышло на совершенно иную ступень интенсификации посредством внедрения нанотехнологий и новых методов коммуникаций в реальном времени.
В Европе XIX века, за исключением России, колонизаторское занятие земель постепенно становилось редкостью. Происходило оно главным образом путем экспансии европейских поселенцев в разные регионы мира. Старые драмы европейской истории разыгрывались теперь в заокеанских странах. Похожим сценариям следовали процессы, акторами которых выступали китайцы и некоторые народы стран тропической Африки. Процессы миграции к бирманской рисовой границе или к плантационным фронтирам (plantation frontier) в других частях Юго-Восточной Азии были одним из следствий возникновения новых возможностей для экспорта сельскохозяйственной продукции на международном рынке. С колонизаторским занятием земель был связан абсолютно различный опыт, и эти различия нашли свое отражение и в историографии. С одной стороны – активные колонисты, которые – по их собственному убеждению – ехали в своих караванах фургонов в «дикую пустынную местность» и, занимаясь там скотоводством, культивировали «бесхозные» земли и несли с собой плоды «цивилизации». Историография прежнего времени преимущественно превозносила достижения поселенцев-первопроходцев, представляя их деятельность как вклад в дело строительства модерных наций и в прогресс для всего человечества. Лишь немногие авторы ставили себя на место тех народов, которые в течение столетий или тысячелетий жили на местах, считавшихся «дикими». Трагедию упадка индейских племен описывал уже Джеймс Фенимор Купер (сын состоятельного горожанина, чья семья владела земельными угодьями во фронтире штата Нью-Йорк) в серии романов о Кожаном Чулке, вышедших в свет между 1824 и 1841 годами. Но в американской историографии подобный мрачный взгляд на события эпохи появился, и то в единичных случаях, только в начале XX века[1].
После Второй мировой войны и в процессе последующей деколонизации, когда возникли сомнения в положительной роли