Том Холт - Александр у края света

Через день или два после посвящения храма я лежал в гамаке во дворе прекрасного дома, положенного мне как наместнику, когда явился дворецкий с сообщением, что меня ожидает делегация. Я не ждал посетителей, тем более делегаций, но всегда была возможность, что произошло что-то важное, поэтому я распорядился ввести их.

— Мы хотели бы, чтобы вы открыли святилище, — сказал их предводитель.

— Уже сделано, — ответил я.

Он покачал головой.

— Не храм, — сказал он. — Святилище. Мы возвели его сразу, как только узнали, что ты едешь сюда.

Я нахмурился. Что-то мне в этом заявлении не понравилось.

— Извини, — сказал я. — Первый раз слышу о каком-то святилище. И чье же оно?

Предводитель смутился.

— Священной змеи, — сказал он. — Той, которую ты носишь в кувшине. Мы построили для нее постоянное жилище, рядом с зерновым рынком, если идти вверх по холму. Оно очень красивое.

Довольно долгое время я ничего не говорил.

— Давайте убедимся, что я все понял правильно, — сказал я. — Вы хотите, чтобы я отдал вам свою змею.

Он встревожился.

— На первый взгляд может так показаться, — нервно сказал он, — но на самом деле вовсе нет. Мы просто подумали, что змея будет счастлива, если у нее появится собственный дом.

Я покачал головой.

— Она кочевница, моя змея, — сказал я. — Такая же, как ваши родственники на севере. Думаю, как и я сам, — добавил я; до этого мне не приходило в голову, но в свое время я был не меньшим кочевником, чем чистокровный скиф. — Ей не нужен постоянный дом. Она любит свободу, видишь ли.

— Свободу, — повторил предводитель. — В горшке.

— В горшке, который объехал весь мир, — указал я. — Только лишь потому, что она сидела внутри него, не значит, что она не побывала во всех этих экзотических местах. Я уверен, что она уделила бы им должное внимание, если бы удосужилась высунуть голову из горлышка.

Но было похоже, что святилище значило для них очень много. Поэтому, несмотря на самые серьезные сомнения касательно всей этой идеи, я согласился. Конечно, это поставило меня перед сложной проблемой: внутри кувшина нет никакой змеи. Разумеется, я не мог просто взять и купить змею ради этого случая, поскольку люди сложат два и два и обидятся. Не удалось мне и поймать ее, сколько я не искал (я пробовал даже не искать, а просто бродил по полю босиком, не глядя под ноги). Итак, купить нельзя, поймать не удалось; значит, оставалось только попытаться изготовить. Тебе это может показаться идиотизмом, но когда я был ребенком, мы находили сброшенные змеиные кожи, набивали их шерстью и пугали народ, оставляя их в разных местах (на гладильной доске, например, или в оставленных на берегу одеждах купальщика). Набив руку, можно было добиться совершенного жизнеподобия, и по сравнению с настоящими змеями наших отличало то преимущество, что из укусы были не смертельны.

Конечно, у меня под рукой не было и змеиной кожи, но зато была идея, где ее можно раздобыть. Ты, может быть, помнишь, что когда я был в Македонии, Александр засунул в мой кувшин змею, и она выскочила оттуда в самый неподходящий момент. Незадолго до этого я заметил, переставляя кувшин с места на место, что в нем есть что-то маленькое и легкое, и это что-то шуршит; логично было предположить, что александрова змея воспользовалась тишиной и покоем моего кувшина, чтобы сменить кожу. Так или иначе, мне ничего не стоило достать кувшин и посмотреть.

Я встал на стул и потянулся, чтобы снять его с крюка, привязанного к стропилам, куда я его повесил, но оказалось, что я выбрал очень старый, усталый стул. Я услышал резкий треск как раз в тот момент, когда я снял кувшин с крюка, а мгновением позже уже сидел в неловкой позе на полу с ногой, согнутой под крайне необычным углом, и чувством невероятной жалости к самому себе.

Как ни странно, если мой брат сломал левую ногу, то я — правую.

Я был слишком занят воплями и рыданиями, чтобы обратить внимания на то, что раньше было кувшином; но когда я сорвал голос, а никто так и не явился (дворецкий и повар были на рынке, служанка и садовник куда-то исчезли), я слегка успокоился и увидел, что кувшин разбит. Это потрясло меня, должен признать. Кувшин был со мной очень долго, он зарабатывал мне на пропитание и оказывал огромное влияние и на мою жизнь, и на жизни многих других... подумай только, если бы не он, царица Олимпиада никогда не выбрала бы меня в наставники сына; если бы я не наставлял Александра... Ну ладно. И вот теперь он разбился; и там, среди острых черепков я увидел высохшие останки змеи, свернувшейся в тугое кольцо и сохранившейся не хуже, чем египетские цари.

Что ж, говорят, что змеи тоже бессмертны; вместо того, чтобы умирать, как это делаем мы, они просто сбрасывают старые тела и ползут дальше. Хотел бы я знать: если они вылупляются из мертвых, как цыплята из яиц, то помнят ли будущую жизнь сразу или же им приходится ждать постепенно возвращающихся воспоминаний, как нам, заурядным богам? Понятия не имею — либо я никогда не знал ответа на этот вопрос, либо позабыл его.

Нынче я стал очень забывчивым, Фризевт; я забываю буквально все, если вовремя не запишу где-нибудь. Сломанная нога послужила великолепной отговоркой не открывать святилище; и как-то раз, когда я лежал в ожидании перевязки, вбежал садовник с корзиной в одной руке и длинной палкой в другой. Я спросил, из-за чего эта суматоха.

— В кладовку заползла змея, — сказал он. — Фрасса загнала ее в угол, а я сейчас покончу с ней.

Я приподнялся на локте.

— Сделай одолжение, — сказал я. — Когда поймаешь ее — не убивай, а посади в кувшин и заткни горло соломой. Я найду ей применение.

Он посмотрел на меня как на сумасшедшего; впрочем, он всегда так на меня смотрел.

— Хорошо, — сказал он. — Где ее оставить?

— О, да где угодно, — сказал я. — Где от нее не выйдет вреда.

Итак, святилище получило свою змею, маленькую юркую зеленую сволочь, которая улизнула прочь, едва я выдернул соломенную затычку. Собравшиеся местные почитатели была бесконечно впечатлены и отступили прочь, когда я проходил мимо, чтобы моя тень не упала на них. Еще чуть-чуть, подумал я, и они станут поклоняться мне, как богу.

У македонцев есть закон или, может быть, традиция — не начинать войн в месяц дайсос (который примерно соответствует афинскому таргелиону; боги ведают, как вы его называете. В общем, это период от восхода Плеяд и до солнцестояния, время молотьбы, и если ты не закончил к этому времени перекапывать виноградники, то сильно отстал). В середине месяца дайсос на тринадцатый год его правления, тридцатидвухлетний Александр пребывал в Вавилоне, готовый отправиться на завоевание Аравии — огромной и бесполезной пустыни к югу от города. Раньше в таких случаях он обходил традицию, приказывая астрономам повторять в календаре предыдущий месяц, артемизий; на сей раз он даже этого не сделал. В конце концов, заявил он победно, вставной артемизий был явно фальшивый, и в глазах его божественных собратьев он и раньше выступал в поход именно в дайсос — и ничего, поэтому нет никаких причин избегать этого месяца сейчас.

За день или два до запланированного выхода Александр отправился на прием, который давал человек по имени Медий. Прием, по всей видимости, удался, потому что наутро он встал, чувствуя себя отвратительно, и приказал прислуге переселяться из дворца в парковый домик на берегу реки, где было мирно и спокойно, и где человек мог восстановить свои силы, полеживая в обнимку с амфорой. В этом доме был бассейн, и он решил спать около него, под звездами.

Вавилон в это время года напоминает печь, и около воды был немного прохладнее.

На следующий день он почувствовал легкий озноб, поэтому принял баню и до вечера оставался в доме с Медием, несколькими другими друзьями и парой собак, поскольку хотел быть в форме к моменту выступления армии в поход. Этой ночью он спал не очень хорошо, а на следующий день лихорадка усилилась. Военачальники начали строить планы отложить экспедицию, но он не хотел и слышать об этом, несмотря даже на то, что днем позже, когда должен был отплывать флот, лучше ему не стало. Но еще через день он почти полностью исцелился и дотемна работал, чтобы нагнать упущенное за время болезни время. Возможно, он перетрудился; на следующий день он был так плох, что его перенесли назад во дворец.

Он прожил еще четыре дня. Большую часть этого времени он был слишком слаб, чтобы говорить, а когда слабость отступала, начинал бредить и городил чепуху, как это обычно бывает при сильном жаре. Ближе к концу речь его прояснилась, но когда верховные военачальник попытались поговорить с ним о порядке наследования, оказалось, что он их не узнает. Умирая, он кричал, что на подушке змеи, но ничего страшного — он задушил их, поскольку он был младенцем-Гераклом и скоро родится. Затем он сказал, что Аристотель отравил его, поскольку Аристотель не верил в богов и думал, что их не должно быть; рецепт яда он узнал из книги своего племянника Каллисфена, и об этом ему поведал некий Эвдемон, а яд был подан в кубке, выточенном из копыта мула, потому что боги-полукровки не могут иметь детей. Он приказал выжечь Вавилон до самой земли, а затем и всю землю, потому что в прошлый раз он пробовал уничтожить человечество с помощью потопа и нет смысла повторять то, что не сработало. Затем он сел прямо и попросил почитать ему из книги Эвксена о войне, потому что ему хочется узнать, что случилось в конце. Ему сказали, что Эвксен не писал книг, и спросили, кому из полководцев он хочет передать империю после своей смерти. — Откуда мне знать? — ответил он яростно. — Я еще не дочитал до этого места. — После этого военачальники приказали очистить комнату.