Рушатся берега - Нгуен Динь Тхи
— Что делает ранним утром господин художник?
Ты вздрогнул от неожиданности и поднял глаза. В дверях стояла девушка в шелковом лиловом платочке.
— А, это ты, Бить? Что привело тебя ко мне?
Девушка улыбалась, стараясь скрыть смущение.
— Да вот стучала, стучала, а ребята, видно, крепко спят. Неудобно громко стучать в такую рань. Увидела у тебя огонек, вот и зашла...
Бить подвинула табурет к печурке и присела. Она развязала косынку, ее запавшие усталые глаза робко глядели на Ты.
— Ты... не доволен, что я пришла?
— Ну что ты, давай пить чай.
Ты заварил чай и разлил его по чашкам. Бить достала из кармана пачку сигарет и протянула художнику. Ты отрицательно покачал головой. Девушка вынула сигарету, закурила и, обхватив руками колени, стала рассеянно смотреть на огонь. Потом зевнула так, что на глаза навернулись слезы.
— Спать очень хочется! Знаешь, мне сегодня не везло... Этот зараза бой из Донг Лака зажилил у меня целых два донга!
И она добавила несколько крепких словечек.
— Э, черт, сорвалось! — рассмеялась Бить.
Ты продолжал сидеть молча.
— Скучно небось тебе? И как ты только можешь быть один целыми днями? Здесь только спать можно... Я посплю у тебя немножко, ладно? Устала до смерти!
Ты поднялся и убрал картину, стоявшую возле топчана.
Бить потянулась, зевнула и, бросив окурок в печурку, повалилась на топчан. Но потом, неожиданно смутившись, она свернулась калачиком и отвернулась к стене. Через минуту она уже храпела, без стеснения раскинувшись во сне.
Динь-динь-динь!.. Проехал первый утренний трамвай. Одинокие звезды еще мерцали в нефритовом небе. Ты вышел на веранду, умылся и, вернувшись в комнату, осторожно прикрыл окно. Потом взял легкое байковое одеяло и прикрыл им Бить. Сейчас ее лицо казалось одутловатым, под глазами темнели круги.
Бить была старшей дочерью дядюшки Тхоя, жившего внизу, во дворе. Год назад она еще была совсем девчонкой, бегала по двору с распущенными волосами или, по-гусиному вытянув тонкую шею, носила воду на коромысле.
Дом, в котором жил Ты, был с виду совсем небольшой, но каким-то образом тут помещалось до десятка семей. Впрочем, так было почти во всех домах на их улочке. Жильцы ютились в темных каморках, разделенных тонкими стенами с облупившейся штукатуркой. Кого здесь только не было: маляр, старуха, скупавшая утиль, тачечник, гадальщик, несколько учеников из школы «Тханг-лонг», кондуктор автобуса, знахарка...
Некоторые жили здесь уже по нескольку лет. Когда кто-либо съезжал, на его место тут же находился новый квартирант. За угол платили пять — семь хао в месяц. Среди всей этой разношерстной публики только семья типографского бухгалтера считалась здесь привилегированной. Она жила в отдельной комнате с кафельным полом. А так обычно по две-три семьи ютились в одной комнате.
Дядюшка Тхой поселился в этом доме еще до приезда Ты. Он жил с детьми в деревянной пристройке, крытой жестью, и считался старожилом. На этой улице жили его предки, потому-то Тхой и не желал расстаться с этим местом. Работал он на кожевенном заводе. Нередко они с Ты встречались по дороге домой. Ты шел с очередного сеанса с натуры, а Тхой — с завода. И каждый раз старик весело приветствовал художника неизменным вопросом: «Ну, где сегодня художничал?»
Ты знал, что Тхой одинок и сам воспитывает четырех детей. Каждый заработанный донг он нес домой. Среди непостоянной, текучей публики, населявшей дом, семья кожевника была укромным гнездышком. Это было деревцо, пустившее глубокие корни на крошечном пятачке, и оно росло, несмотря на зной и бури, проносившиеся над ним. Все обитатели дома, плывущего как ковчег по течению жизни, считали семью Тхоя своеобразной родней. В шутку Тхоя называли «хранителем домашнего очага». И кто бы куда ни переезжал, в новогодний праздник он всегда навещал «родные края», зная, что найдет старого вдовца на прежнем месте, в своей лачуге под банановыми деревьями, им самим посаженными.
Старый Тхой был покладист и обладал удивительным умением находить общий язык с детьми. Ты ни разу не слышал, чтобы он повысил на детей голос. Иногда Тхой посылал дочь купить полбутылки водки и выпивал ее дома. Пьяный он становился еще добрее, только лицо у него краснело. Выпив вино, он заваливался обычно спать, так что его никто и не слышал.
И вот теперь в эту семью пришла беда!
Как-то Тхой почувствовал себя плохо, видно, простудился.
Его тошнило, кружилась голова, но он не решался отпроситься с работы и продолжал стоять у машины. Потом вдруг потемнело в глазах. Рабочие услышали крик, но было уже поздно — машина отхватила старому Тхою руку.
Его тут же отправили в больницу. Дети начали голодать. И вот однажды старая ведьма, которая собирала утиль, повела Бить на Кыа-донг. А кому не известно, что это за улица! Там были кабаки и публичные дома для солдат.
Спустя месяц Тхой вернулся домой, но работать уже не мог. С тех пор он и запил, а напившись, ругался, приходил в ярость и жестоко бил детей. А иногда тихо плакал. Изменилась и Бить. Всего несколько месяцев назад это была скромная застенчивая девушка, которая целыми днями хлопотала по хозяйству: носила воду, готовила обед, стирала, смотрела за младшими детьми. Нередко забегала она и к Ты посмотреть, как он работает. Бывало, даже позировала ему. Теперь Бить стала краситься, ходила в длинном платье и каждый вечер ее видели на Кыа-донг. Случалось, она возвращалась ночью пьяная и, не в силах дойти до дому, падала и засыпала на улице. Выражение лица у нее стало дерзким и каким-то вызывающим. Ты со страхом думал, что ее ждет. Придет день, полиция схватит ее, отправит на медосмотр и не станет больше доброй девушки Бить, дочери дядюшки Тхоя, а будет еще одна зарегистрированная проститутка.
XIII
Ты вынес мольберт на веранду и начал работать. Время от времени он отрывал взгляд от мольберта и смотрел на знакомую картину — скопление крыш, черных, коричневых, всевозможных форм и размеров, которые в беспорядке теснились, громоздясь друг на друга. Изломанную линию этих крыш окаймляла легкая полоска утреннего тумана, который медленно таял среди зеленой листвы.
Вот солнечная полоса добралась до веранды, потом побежала дальше, полезла по покрытой плесенью стене и проникла к нему в окно. Ты заглянул в комнату: солнечный луч был уже возле топчана. Бить все еще сладко спала. Несколько часов подряд Ты писал, позабыв обо всем. После бесчисленных набросков
