Беатриса в Венеции. Ее величество королева - Макс Пембертон
Обнимаю тебя
Твой Фердинанд».
«Р. S. Вскрываю письмо, чтобы сообщить тебе новость. Моя сука, знаешь, с длинной рыжей шерстью, ощенилась: принесла четырех славных щенков, и, кажется, все четыре выживут.
Кстати, слышала ты, что наш сынок Франциск, мой генерал-викарный, несколько дней страдал жестокими болями желудка...
Если хочешь, я тебе пришлю одного из щенков! Очень смышленые и привязчивые».
Прочитав это послание, Каролина некоторое время не сводила с него глаз, покачивая головой. Потом как бы про себя (с Альмой она не стеснялась) презрительно и медленно произнесла:
— Вот чем занимается король, потомок Генриха IV и Людовика Великого, в то время когда половина его подданных борется с чужеземным врагом, а другая половина чуть не порабощена жадными, коварными британцами.
Она замолчала, сердито стиснув губы и нахмуря брови. Губы у нее дрожали от гнева. Вошел мажордом.
— Его величество король ожидает ваше величество в своем покое, — возгласил старик.
Королева поднялась, вышла и, сопровождаемая рядами камер-лакеев с зажженными канделябрами, направилась к апартаментам Фердинанда IV.
Он был изумлен поздним приездом своей жены, которой вовсе к себе не ожидал. Он был совершенно к ней равнодушен как к жене, но побаивался ее; она имела большое на него влияние, когда ее допускали до короля. Теперь он вышел к ней навстречу и старался скрыть свое дурное расположение духа, порожденное ее появлением.
Фердинанд IV, свояк уже казненного Людовика XVI, зять Марии Терезии, был, вообще говоря, мужчина красивый, высокий, мускулистый. Но было в нем что-то грубоватое, вульгарное, особенно портил его огромный нос, из-за которого он среди своих подданных слыл под прозвищем короля Носача (Re Nasone). Мускулы его тела были слишком развиты гимнастическими упражнениями, к которым он был весьма пристрастен. Однако старость брала свое, и тело начинало полегоньку дрябнуть.
Он приблизился к королеве с широко распростертыми объятиями и прижал ее к своей груди. Она весьма равнодушно отдалась его супружеской ласке.
— Какой добрый ветер занес тебя ко мне, моя драгоценная Каролина? — спрашивал он, ведя ее под руку в свой кабинет. — Я как раз сегодня написал тебе письмецо. Виноват я перед тобой: давно бы следовало ответить на твои послания. Да что поделать? Такая на меня ужасная апатия нападает. К тому же и писака я плохой. Ты ведь знаешь, что не больно-то я литературен... Вот ты ковчег всяческой мудрости и знания...
— Не трудитесь, государь, я уже здесь получила ваше письмо.
— А, так тебе известно, что Заира ощенилась. Помнишь рыжую суку? Четырех молодцов мне подарила. Вот я их сейчас покажу тебе. Прелесть, что такое, прелесть! Для стойки на охоте нет собаки лучше Заиры. Нюх какой! Какая выдержка! Как она это уставит свои ноги, пригнет морду к земле, подымет хвост кверху, окаменеет — ты можешь быть вполне уверен, что либо перепел, либо куропатка, либо бекас у тебя все равно что в ягдташе. Обидно только, что мои ноги не по-прежнему мне служат. Помнишь, бывало, я в один день настреливал до ста двадцати бекасов. А теперь вот пробреду шагов сотню-другую, и уж никуда не годен.
Король грустно повздыхал.
— Вы, государь, — отозвалась она, — собирались, кажется, ложиться в постель.
— Да, собирался. Но если ты хочешь сказать мне что-нибудь такое, что до завтра даже не терпит, так поговорим лучше теперь. Ты, кажется, также утомилась с дороги... А какая ты все красавица еще; и по-прежнему пикантная такая. Словно женщина в полном расцвете лет. Годы бегут, а тебя как будто касаться не смеют.
— Нет, я не утомлена, — резко возразила Каролина, — я никогда не устаю, особенно когда надо бывает подумать о серьезных делах, о благе нашего несчастного королевства, о вас, государь, о будущем наших детей...
— О! — воскликнул король, почесывая затылок всей пятерней, как истый неаполитанский простолюдин, — у тебя в голове все еще зайчики бегают.
— Мне, государь, необходимо переговорить с вами наедине, — настойчиво ответила она, заметив, что во время их разговора неслышно, но с низкими поклонами в комнату вошли патеркапеллан и двое придворных, деливших изгнание короля.
— Значит, что-нибудь очень важное, — заметил король не то с насмешкой, не то с досадой и обратился к своим придворным: — Потрудитесь удалиться, господа. Доброй ночи...
Патер, придворные, а за ними мажордом вышли.
— Ну, пойдем, пойдем, моя прелестная, в спальную ко мне пойдем, — приглашал Фердинанд жену.
Когда она вошла в следующую комнату, он, лукаво улыбаясь, потирая руки и молодецки потряхивая плечами, сказал:
— А что они о нас с тобой, Каролиночка, подумают? А?.. Подумают, что нам с тобой захотелось в спальне остаться наедине. Ведь ты у меня еще такая хорошенькая, свеженькая... Право, знаешь, еще... еще такая...
— Ну, чего ты паясничаешь, — бесцеремонно обратилась к нему Каролина. — Самый последний неаполитанский лаццарони постыдился бы... Еще потомок Генриха IV и Людовика XIV, Карла III... А в твоей столице на троне сидит бесстыдный конюх. Подумай, что и здесь в Сицилии на престоле не ты сам, а глупая марионетка, которого ты туда посадил... Этот наш сынок, твой викарный, как лакей, во всем подслуживает нашим владыкам и ненасытным грабителям англичанам... Между тем подавленный народ проклинает за это тебя самого.
Фердинанд IV, усевшийся было на край кровати и собиравшийся сбросить кафтан, вдруг поднялся во весь рост, лицо его выражало и скуку, и досаду, и изумление.
— Это ты затем только сюда и приехала? — заговорил он раздраженно. — Как это я раньше не догадался? Ты ведь всегда появляешься сюда, чтобы меня мучить. Хоть бы пожалела немножко. Мало, что ли, у меня и без того неприятностей. Я потерял и сон, и аппетит. Охота и та опостылела. Вот и бедного Асколи услали отсюда. Я даже один сам с собой не имею возможности оставаться. Изо дня в день с утра до ночи около меня шляются люди, которых бы я давно послал ко всем чертям в тартарары. Недоставало еще, чтоб и ты надоедала мне своими вздорными, бесполезными причитаниями.
— Бесполезными? Да, бесполезными, потому что ты совсем распустился; трусишь. Унижений, которым тебя подвергают, не вынес бы ни один твой подданный. А ты терпеливо, как вол, шею под ярмо подставляешь.
— Вол! Какие у тебя, право, сравнения, Каролина! — заметил король не то лукаво, не то дурачливо.
Королева, не обратив на его слова внимания, продолжала:
