Беатриса в Венеции. Ее величество королева - Макс Пембертон
Зато англичан она ненавидела. Она считала их лукавыми, эгоистами. Они действовали хладнокровно, не спеша, не нарушая даже внешнего этикета, и все-таки довели до того, что мужа ее держали под строгим надзором в Фиккуцце, а ее в каком-то глухом селе. Они по-хозяйски распоряжались всей Сицилией, властвовали над подчинившейся желаниям лорда Бентинка палатой. Бентинк издавал законы от имени Фердинанда IV, законы, обременительные для итальянского населения, но весьма выгодные для ненасытных англичан.
Вот что терзало королеву. И не потому, что она сожалела о народе, у которого отнимали последние признаки свободы, а потому, что всякому человеку свойственно ненавидеть в других свойства, которыми он сам в известной степени обладает. Каролина обвиняла англичан в жестокости, в самовластии и в то же самое время сама с презрением относилась к народу за то, что он позволял без малейшего протеста давить и грабить себя иноземцам.
Приближалась ночь; стемнело. Король в ожидании ужина уже удалился в свои апартаменты, когда массивная карета, конвоируемая так называемыми верховыми конюхами, остановилась перед главным подъездом виллы Фиккуцца. Двери охранялись двумя неаполитанскими солдатами-инвалидами, которые с разрешения англичан оставались еще на королевской службе. Швейцар только что было вошел в свою комнату, дабы освободиться от тяжелой шляпы с плюмажем, массивного жезла с золотым шаровидным шаром и прочих обременительных атрибутов своего почетного звания. Заслышав шум экипажа, он поспешно выскочил на крыльцо, уже без кафтана, изумленный таким поздним визитом к государю, который собирался уже лечь спать. Швейцар намеревался спровадить непрошенного гостя, как раздался громкий возглас солдата, стоявшего на часах:
— Ее величество королева!
Каролина Австрийская проворно спустилась из экипажа, выждала, покуда вышла оттуда герцогиня Фаньяно, и, опершись на ее руку, проследовала в виллу. Швейцар кое-как наскоро облачился в свои величавые доспехи и стоял вытянувшись со своей золоченой булавой.
— Государь еще не почивает? — спросила его королева.
— Полагаю, ваше величество, что его величество уже в постели. Сейчас приходил мажордом приказывать тушить огни и замыкать двери.
В это время сам старик-мажордом, предупрежденный уже камер-лакеем, спускался с лестницы, низко поклонился королеве и с некоторым оттенком бесцеремонности, приобретенной сорокалетней службой при бурбонских монархах, спросил:
— Что так поздно, ваше величество?
— Государь в постели?
— Нет еще; ему только что подали кушать. Ваше величество найдет его в столовой.
— Проводите меня в мои комнаты. Я не хочу беспокоить государя. Доложите ему, когда он кончит ужинать, что я приехала и желаю его видеть.
— Государь перед самым ужином дал мне письмо для пересылки вашему величеству завтра утром.
— Дайте мне теперь это письмо, — приказала Каролина, продолжая подниматься по лестнице.
Мажордом проводил королеву в ее апартаменты, очень редко обитаемые, и оставил ее наедине с Альмой.
— Ты устала, дитя? — спросила ее королева.
— Немножко.
— Так ложись в постель. Если не заснешь до моего возвращения от короля, то мы поговорим еще с тобой.
В эту минуту вернулся мажордом с камер-лакеем, которые засветили все лампы. Он на серебряном подносике подал королеве письмо от ее супруга.
Она не торопилась его читать, положила на стол, не распечатывая, сбросила с себя дорожную шаль и в задумчивости снимала перчатки.
— Доложите мне, когда его величество откушает, — обратилась она к мажордому.
— Прикажете прислать сюда ваших камеристок?
— Нет, покуда они мне не нужны. Можете идти.
Старик, низко поклонившись, вышел, сопровождаемый камер-лакеями, и закрыл за собою дверь.
— Ты обратила внимание, — спросила королева у Альмы, — на нищего, который появился из-за кустов у самой кареты и просил милостыню.
— Да, ваше величество, — заметила его.
— Это мой шпион, он только что вернулся из Калабрии, куда я его посылала. — Лицо Альмы чуточку побледнело. Каролина продолжала: — Из письма, которое он мне передал, я вижу, что, помнишь, тот юноша, который провожал нас с маскарада в Неаполе и защитил нас от негодяев, что он хотя и был взят в плен, хоть и убежал из темницы, но вот уже чуть не два года совсем исчез из Калабрии. Никто не знает, куда он пропал.
Альма грустно выслушала эту новость.
— А между тем он мне особенно нужен в эту минуту, Ты знаешь, как слепо он мне предан и как он неустрашим. Он мне дал слово еще в Фаньяно перед моим отъездом приехать в Сицилию. Я и в других местах пыталась его искать, — ничего...
— Если он дал слово, то наверняка приедет, — ответила Альма.
— Приедет! Но когда? Тогда, когда все мои усилия окажутся бесполезными; когда восторжествуют мои враги; когда англичанам наконец удастся удалить меня, отправить в изгнание. Они давно на это метят. Ну, да я еще сумею бороться, — злобно сверкая глазами, восклицала королева.
Чтобы успокоить ее, Альма напомнила о письме короля, лежавшем на столе еще не распечатанным.
— Ах, да, — вспомнила Каролина и, еще взволнованная и поглощенная иными размышлениями, вскрыла пакет. Чтение первых строк вызвало на ее лицо презрительную улыбку. В письме стояло[17]:
«Моя дорогая Каролина.
Все твои письма я получил своевременно, милый друг мой, и благодарю тебя за них. Они мне доставляют большое развлечение. А в развлечении, признаюсь, я изрядно нуждаюсь. Рыбная ловля нынче совсем немыслима по многим резонам, а главным образом потому, что речонка Фиккуцца почти совсем пересохла.
Помнишь блаженное время, когда мы с тобою вместе ловили рыбу в озере Фузаро в Патриа, и сколько я продавал ее моим обычным покупщикам[18]. Конечно, я мог бы устроить завод в Солонта для ловли тунца[19]. Беда только, что нынче не время для этой рыбы. Да еще и англичане, узнав, что я нахожусь на самом морском берегу, чего доброго, вообразили бы, что я собираюсь улизнуть из Сицилии. Конечно, это было бы с их стороны нелепостью. Куда я могу направиться? В Неаполь? Да, если бы Господу Богу и патрону моей столицы св. Януарию было угодно меня туда допустить! Ах, дорогая моя Каролина, нет и не будет на всем земном шаре города прекраснее Неаполя.
А покуда не остается у меня никакой утехи, кроме охоты. Да и к ней у меня как-то проходит влечение. Почти даже совсем не охочусь. Однако вчера убил кабана в Чепеларском лесу. Только что за дрянь здешние кабаны. И сравнивать нельзя с персанскими!
Мой капеллан аккуратно дважды в день служит для меня обедню. Случается
