Беатриса в Венеции. Ее величество королева - Макс Пембертон
— Позвольте, ваше сиятельство, — возразил капитан, — правительство всегда сила.
— Это так. Сила, провозглашающая, однако, себя правом.
— Во всяком случае, правительство есть выражение воли большинства народа.
— Ах, нет, — грустно покачав головой, отвечал Фаньяно. — Христос был приговорен к казни и умерщвлен на Голгофе большинством, тогда как Христос-то и являлся выразителем, — или представителем, как хотите, — всех страждущих и обремененных. Мало того, Он был Истина, а Его последователи, имея в виду порабощение человеческой совести, стали впоследствии проповедовать ложь. Царство лжи не есть царство правды. Царство лжи принадлежит обманщикам, хитрецам, лукавцам, себялюбцам, мистификаторам. Это царство тех, кто наслаждается земными благами за счет тех, кто испытывает тяжкие лишения. Это царство смелых мистификаторов над простодушными и робкими тружениками.
— Я слышал, — начал капитан, сдерживая ироническую улыбку, — что ваше сиятельство в молодости принадлежали в Париже к клубам, которые проводили и проповедовали самые крайние идеи, к тем, которые добивались казни Людовика XVI.
— Да, — отвечал Фома, — все это было, и я был тогда горячим якобинцем. Но нынче я убедился, что правительство, наиболее подходящее для основной цели, то есть благу народному, должно быть монархическое.
— Как! Даже бурбонское?
— Отчего же нет, если только верховный правитель называется Генрихом IV или, например, Карлом III[15].Отчего бы нет, если только король в самом деле верно понимает значение своей высочайшей миссии; если он обладает светлым умом, честным сердцем; если он движим благороднейшим из всех родов честолюбия — честолюбием давать счастье возможно большему числу своих подданных. Таков должен быть человек, именуемый избранником Божиим. Душа его должна быть столь возвышенна, что он не пожертвует благом последнего своего подданного ради личных страстей, ради личного честолюбия, что сумеет устоять против всяческих соблазнов, направленных к совращению его на ложный путь.
— Значит, Наполеон Бонапарт? — спросил капитан.
— Наполеон? Да, если бы он мог отрешиться от своей всепоглощающей страсти к войне, к победным торжествам, к неограниченному мировому господству. Словом, от всего, что заставляет его забывать, затмевает в уме его даже помышления о неисчислимой массе страданий, которым подвергает целые народы его стремление к яркому призраку, называемому славой.
В тот же день вечером начались заседания военного суда над пленниками, в котором председательствовал Фома Фаньяно. Через четыре дня Рикардо, начинавший поправляться от ран, был из своего заключения приведен в комиссию и приговорен к расстрелу, ибо французское правительство не признавало партизан воюющей стороной, но относилось к ним, как к разбойникам. Накануне казни, при содействии уцелевших в ночном сражении Пиетро Торо и Виктории, ему удалось бежать.
Верный слову, которое он дал королеве Каролине, он, не медля ни минуты, направился в Сицилию.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ОДНА ПРОТИВ ВСЕХ
XV
Король умирает от скуки; англичане властвуют. — Королева и Фердинанд IV в царствии земном и небесном. — Замысел и манифест ее величества. — Шпионы Бентинка
Прошло около двух лет. Иоаким Мюрат благополучно царствовал в Неаполе, именуясь королем неаполитанским и признанный таковым большинством европейских дворов. А его величество Фердинанд IV Бурбонский, Божией милостью король неаполитанский, как он продолжал называться, и сицилийский, чуть не умирал от скуки в своем добровольном изгнании, на вилле Фиккуцца (Ficcutzza). Эта вилла со своим парком и охотничьими угодьями фактически представляла все, что осталось у него от обширного государства, которым он владел несколько лет назад.
Да и в пределах этой скромной собственности он свободен не был. Свобода его не простиралась далее занятия охотой, рыбной ловлей, излюбленной им гимнастикой весьма разнообразных систем да слушанием по два раза в день обедни в своей домашней церкви.
Представитель Англии лорд Бентинк избавлял его от всех других забот. Палата заседала в Палермо, над неаполитанским парламентом в Неаполе главенствовал Иоаким Мюрат. По совету Бентинка, Фердинанд IV передал бразды правления своему старшему сыну, наследному принцу Франциску, которого и назначил своим генерал-викарным (Vicario generale). Франциск был послушным орудием в руках английского представителя уже по одному тому, что ненавидел всеми силами души свою мать. Он всегда был готов поступать вопреки ее желаниям, ибо полагал, как, впрочем, и доселе полагают некоторые историки, что Мария-Каролина Австрийская пыталась в своих личных целях отравить своего первенца.
Король сначала неохотно привыкал к такой обстановке. Но покуда при нем оставался еще его закадычный друг, герцог Асколи, Фердинанд кое-как мирился с нею. Когда же его вынудили удалить и Асколи в почетное изгнание в Сардинию, то ему не с кем было слова сказать: все остальные приближенные, которым он привык доверять всю свою жизнь, — граф Сан-Марко, герцог Сангро, оба маркиза Чирчелло, — продались английской партии и обратились в шпионов Бентинка.
Единственно, чем в этом положении был доволен старый король, это тем, что не был вынужден жить под одной кровлей с женой, которая устроилась в Кастельветрано, другой королевской вилле, довольно отдаленной от Фиккуццы. Правда, королева нередко посещала — и обыкновенно невзначай, как бы инкогнито, — своего супруга. Она не желала утратить остатки своего политического влияния. Однако она, вероятно, с той же целью, не простирала своего влияния на его нежные отношения к красавице вдовушке, княгине Лучии Партанна, которая помогала Франциску переваривать однообразие жизни. Впоследствии она играла видную роль в истории Южной Италии под именем светлейшей герцогини Флоридии, морганатической супруги Фердинанда IV[16].
Знала или нет Каролина Австрийская о старческой страсти своего мужа? Вероятно, знала, но не такая она была женщина, чтоб задумываться о подобных пустяках.
Совсем иным был занят ее беспокойный ум, иного рода шипы вонзались в ее сердце и тревожили ее гордость. Ненависть ее к англичанам далеко превышала ненависть, которую она питала к французам, лишившим ее престола неаполитанской королевы. Французы во всяком случае боролись с нею открыто и честно, доблестью своею купили они победу. Характер и склонности Каролины были до крайности сложны. Одно свойство характера было почти несогласимо с другим, одно свойство противоречило другому. Трудно было определить, где кончалось доброе, где начиналось злое. И то и другое всегда бушевало, редко уравновешиваясь. Она обладала всеми крупными пороками и не могла похвалиться ни одной из тех мелких добродетелей, которые людская масса ставит выше крупных.
Но у нее была прирожденная склонность к героизму, которая побуждала ее как бы невольно понимать безграничное честолюбие и славолюбие. Она восхищалась Бонапартом и гордилась тем, что худо ли, хорошо
