Беатриса в Венеции. Ее величество королева - Макс Пембертон
— Кассеро! Да ведь это отъявленный англофил!
— Был прежде... теперь — нет. Он ведь входит в состав кабинета министров, составленного этой ехидной, лордом Бентинком. Но Бентинк поставил маркиза Бельмонте выше Кассеро. А ты знаешь, как Кассеро ненавидит Бельмонте. Зависть и ненависть заставили первого перейти на нашу сторону... Так ты поезжай в Патрику, и Кассеро все тебе расскажет. Он тебе поможет и в столицу, в Палермо, пробраться. Как туда приедешь, тотчас же отправляйся во дворец. Там ты прикажешь обнародовать манифест. Я его уже изготовила. Вообще объявишь, что вновь сам будешь править королевством, так как здоровье твое вполне окрепло.
— А англичане-то?
— Около дворца к тому времени стянутся до двадцати тысяч преданных тебе вооруженных людей. Частью сицилийцы, частью калабрийцы. Этого достаточно, чтобы оградить тебя и держать англичан в узде.
— А ты сама?
— Я буду там, где больше нужно.
Фердинанд безмолвно глядел на жену. Любви к ней он давно не испытывал; за многое основательно упрекал ее. Но в эту минуту он почти любовался ею, — столько в ней было решимости, стремительности. Невольно он — человек без воли — подчинялся, по крайней мере в эту минуту, энергичной женщине.
— Что же это за манифест ты написала? — спросил он. — Покажи-ка.
Она вынула и развернула лист бумаги. Едва ли бы самый свободолюбивый член сицилийской палаты сумел написать лучше и более либерально-демократично воззвание монарха к народу. В этом воззвании между прочим говорилось:
«Народ есть истинный носитель верховной власти; государь считает себя только верховным охранителем законности».
Король обязывался в самом непродолжительном времени даровать широко-либеральную конституцию и утвердить независимость Силиции на новых, демократических началах.
Все это Каролина прочитала государю. Он ее слушал внимательно. Но лицо его выражало и досаду, и крайнее изумление.
— И ты, ты сама советуешь мне обратиться к народу с такими посулами, — заговорил он, когда жена кончила чтение. — Да разве помазанник Божий может унизиться до таких речей?..
Каролина предвидела, что ее проект произведет неприятное впечатление на короля, и приготовилась ответить. Она иронически улыбалась.
— Если бы мессер Николо Макиавелли написал вместо своего политического руководства государям руководство для охоты, ты бы его давно прочитал. А политического трактата ты и не раскрывал... Ну, полно. Пожалуйста, не приходи в ужас от громких слов и фраз нового современного стиля. Народ везде ребенок, обещаниями и приятными словами его везде можно подкупить... Ваш же Макиавелли говорит, что всякое средство хорошо, лишь бы вело к цели; что кто хочет одержать верх — должен бороться тем же оружием, как и его противник. Разве англичане не умасливали нас точно такими же обещаниями? А какая им нужда в независимости сицилийского народа? Вовсе не о нашей свободе или о представительных правах нации они заботятся. Им хочется хозяйничать в наших портах, скупать повыгоднее сицилийскую серу да апельсины. Они только пыль в глаза пускают своими речами о независимости. Все это слова, слова и слова, которые очень нравятся простакам... Ну, и мы подобную же пыль станем пускать в глаза, когда нам выгодно. Покуда они станут себе глаза протирать, мы успеем заготовить и пушки, и штыки. Задумываться тут не над чем. Так испокон века поступали все короли, все завоеватели, все проповедники. Все морочили народ. Так всегда было и так всегда будет.
При этих словах Каролина встала, подошла к письменному столу, обмакнула перо в чернила и поднесла королю вместе с заготовленной бумагой.
— Да решайся же, подписывай.
Фердинанд хмурился и колебался.
— Подписать? — пробормотал он. — Сейчас же подписать? Помилуй! Мне необходимо еще поразмыслить... Мне надо прежде...
— Медлить, друг мой, невозможно. Послезавтра я должна буду заявить о твоей прокламации главарям братства св. Павла. Ты знаешь, что это великое учреждение устроило Сицилийские вечерни; благодаря ему были перерезаны и изгнаны из Сицилии все французы... Теперь это братство возникло вновь, чтобы истребить англичан, как пятьсот лет назад истребило анжуйцев.
— Как это ты все помнишь! — с непритворным изумлением воскликнул король.
Фердинанд не любил заниматься государственными делами, потому что он всегда сознавал чистосердечно свою неспособность, и это его простодушие не раз помогало Каролине настаивать на своем.
— Да полно же раздумывать, подпиши, — сказала она ему настойчиво и вместе с тем ласково, как говорят с детьми.
Еще несколько секунд он колебался, но все-таки подписал и, облегченно вздохнув, молвил:
— Ну, кажется, теперь все... Могу я теперь в постель лечь? Мне на заре встать надо; я и обедню раннюю приказал капеллану служить чуть свет. На охоту... Мне сегодня доложили, что в той стороне леса егеря обложили великолепного зверя.
Королева тоже была очень довольна. Положив свою белую руку на плечо мужа, она заметила:
— Значит, мы с тобой заодно. Все налажено.
— Налажено, налажено. Ради Христа не будем больше об этом разговаривать, — нетерпеливо возразил государь, позвонил и, когда вошли придворные, даже нежно простился с женой.
Однако, как ни осторожно налаживала дело Каролина, как ни была она уверена, что их никто не мог подслушивать, Бентинк (как исследовано позднейшими историками) знал о совершившемся ранее, чем ее величество утром рано покинула Фиккуццу. Представитель Великобритании щедро оплачивал услуги придворных шпионов.
XVI
Братство св. апостола Павла
Недалеко от порта Трапани[20], в открытом море высится угрюмый утесистый островок Мальконсильо. Он необитаем. Если верить преданию, тут известный патриот, ненавистник французского владычества Прочида, полтысячи лет назад собирал заговорщиков, подготовлявших Сицилийские вечерни.
Ночь была темная, беззвездная. Город Трапани и его порт были окутаны безмолвным мраком. Свет немногих лампад, теплившихся на перекрестках перед иконами, и редких фонариков, мерцавших на судах, которые стояли в гавани, скудно освещал темные, узкие переулки и робко отражался в массе черной воды.
Из гавани по направлению к Мальконсильо отплыла лодка с двумя гребцами и рулевым. Все они были в широких плащах, а на лицах имели черные маски. Рулевой поглядывал на берег, остававшийся сзади. Невзирая на ночную тьму, он заметил, что какой-то челн с одним гребцом отчалил из одной бухточки и словно следил издали за их лодкой.
— Это шпион, — шепнул рулевой товарищам-гребцам. — Надо его захватить раньше, чем он сообразит, куда мы едем.
Лодка, описав полукруг, направилась назад, несколько длинных загребов — и она приблизилась к челну. Челн обратился
