Геннадий Семенихин - Новочеркасск: Роман — дилогия
Когда арестованного увезли, Ловейко отвел Якушева в сторону:
— Я не уверен, что эта акция является самодеятельностью. Давайте вспомним. За один лишь месяц пожар на хлебокомбинате, два убийства, и вот третья, самая опасная, но провалившаяся, к счастью, диверсия. Убежден, что в нашем городе работает хорошо спланированное белогвардейское подполье. Вечером тебе позвоню, Павел Сергеевич.
В конце дня Якушев еще раз услышал голос Ловейко:
— Добрый вечер, дружище. Подозрения мои полностью оправдались. Арестованный раскололся на допросе и признал существование белогвардейского центра в Новочеркасске. Божится, что руководителей не знает, а держал связь лишь с одним из его представителей. Дом этого бандита берем под наблюдение. Всего доброго, Павел Сергеевич. Если тебе понадобится какая-нибудь информация, звони.
Промелькнула неделя. Работа настолько поглотила Якушева, что у него не выдавалось ни одного свободного вечера на отдых. Даже брата родного не смог навестить за это время ни разу: десятки людей, явившихся по неотложным делам, заполняли приемную, и даже отважная секретарша Валечка была не в силах задержать это нашествие. Она только раскрывала время от времени дверь и с порога произносила: «Павел Сергеевич, к вам завгороно Позднышев», или: «В приемной городской архитектор с планами застройки Хотунка. Спрашивает, когда сможете выслушать». И, потирая со вздохом лоб, Якушев произносил: «Давай начальника наробраза», «Впусти архитектора».
Закончив прием, он садился в автомобиль и выезжал на объекты.
Трудно жилось Новочеркасску в те дни. Стоило прохожему сойти с более или менее чистых и благоустроенных Платовской и Московской улиц, как он попадал в мир заросших лопухами и крапивой пустырей, в царство опустевших дворов, покинутых хозяевами то ли в нелегкое время боев за город, то ли в год опустошительного голода и тифа. Но сейчас улицы стали заметно оживляться, на пустырях не только жгли бурьян, но и рыли фундаменты для новых построек.
Якушев получил в свое распоряжение зеленый «форд» с открытым верхом и клаксоном, который довольно бойко воспроизводил мотив «Кукарачи», когда надо было попугать зазевавшегося пешехода или кумушек, остановившихся посудачить на самой середине какой-нибудь городской улицы. Однажды секретарша вошла к нему в кабинет без вызова и положила с усмешкой на стол картонный листочек.
— Что это? — озадаченно спросил он.
— А вы почитайте, — прыснула Валечка в кулачок.
Якушев, вглядываясь в шрифт, приблизил листок к глазам: «Ордер номер три на пошивку костюма из материала бостон». Он еще не успел никак прореагировать на эту неожиданность, как позвонил первый секретарь горкома партии Тимофей Поликарпович Бородин.
— Здравствуй, Павел. Тебе Валентина передала мой подарок?
— Передала, Тимофей.
— Учти, таких ордеров на город всего десять.
— За чем же остановка? — обрадовался Якушев. — Вот и надо раздать их ударникам труда, а не таким чиновникам, как я.
— Кому раздать, мне лучше известно, — суховато остановил его первый секретарь. — Ударники ударниками, но чего же хорошего, если человек, исполняющий обязанности главы горсовета, будет носить пропотевшую гимнастерку! Чтобы через три дня явился в новом костюме и доложил. А то получил новую машину лучшей в мире фирмы «Форд», а военной формы не снимаешь. Того и жди, обитатели Новочеркасска решат, что объявлена мобилизация.
Пришлось повиноваться. Когда в своем первом после гражданской войны штатском костюме Якушев переступил порог приемной своего кабинета, Валечка всплеснула руками:
— Павел Сергеевич, да как же вы помолодели!
— Черт побери, — смутился Якушев, — все носил: и шахтерскую робу, и арестантский халат, и кавалерийскую шинель, а вот костюм из бостона, клянусь как на духу, — первый раз в жизни. А как же быть с орденами? Носить их или не носить?
— Носить! Конечно же носить! — пылко воскликнула Валечка. — И вопроса такого не задавайте. Они так красиво будут смотреться на вашем пиджаке.
— Придется подчиниться, — развел руками Якушев.
Вечером, прикрепив на лацкан один за другим два боевых ордена, он покинул помещение горсовета. Жил он в гостинице «Южная», до которой от атаманского дворца было рукой подать. Перейти скверик — и вот она. У памятника Платову он задержался и, вспомнив о только что полученном циркуляре, скорбно подумал: «Да, атаман-батюшка, герой края казачьего, как бы скоро расстаться с тобой не пришлось… Сносить тебя придется, и никуда от этого не уйти. А ведь сколько добра сотворил ты нам, роду Якушевых… Не пригрей ты в свое время холопа беглого, нашего деда Андрея с его верной Любашей, и не было бы Сашки-астматика, проповедующего теперь в техникуме геодезическое дело, и не махал бы я клинком острым в жестокой перекопской сечи, и не было бы этих стрекулистов, племянников моих, Гриши и Веньки, которым власть наша уготовила судьбу светлую. Что поделать, придется тебе, Матвей Иванович, освободить постамент для другого героя, который и нас всех, да и тебя, выше. Но место мы тебе найдем, достойное место. А на этом постаменте, перед штабом партийным нашим, должен стоять тот, кто указал нам дорогу на века вперед, — Ильич. — Павел Сергеевич попридержал шаг и насмешливо укорил себя: ишь ты, уже и в мыслях своих стал лозунгами выражаться. Совсем как на митингах».
Над Новочеркасском властвовал день, хотя часовая стрелка уже передвигалась к вечеру. Щедро обласканные солнцем, золотились крыши домов на широкой Московской улице, а над всеми крышами и шпилями Новочеркасска ярко сверкали позолоченные купола кафедрального собора. В многочисленных ларьках торговали мороженым, конфетами и лимонадом. По крепкой булыжной мостовой цокали копыта ломовых лошадей, везущих мешки с продовольствием. Промчался грузовик, на борту которого белыми буквами было написано: «Граждане! Все на коммунистический субботник!»
Медленным шагом порядком утомленного человека Якушев пересек широкую в этом месте Платовскую улицу и очутился перед красно-коричневым зданием городской гостиницы, где он жил. Идти сразу в свое душноватое жилище не захотелось, и он решил прогуляться по Московской. На цементной тумбе висела разодранная афиша, с которой улыбалось миловидное лицо молодой привлекательной прима-балерины харьковской оперетты Лилианы Тальской. Вверху афиши выделялась надпись: «Только три гастроли в Александровском саду. Билеты продаются в вестибюле гостиницы „Южная“». Он вдруг вспомнил, как, возвращаясь в один из тех дней в гостиницу, увидел у входа расстроенную студентку, украдкой утиравшую слезы.
— С какой вы это стати? — грубовато спросил Павел Сергеевич.
— Да как же, — всхлипнула девушка. — Со всего курса собирала деньги на коллективное посещение, а кассир даже разговаривать со мной не захотел. Сказал, что я курносая, а он курносых не любит и ни одного билета не продаст. И на свидание стал приглашать нахально.
— Остряк, — возмутился Якушев. — А ну-ка идите за мной, сейчас мы все отрегулируем.
В вестибюле он громко постучал в окошко кассы. В нем тотчас же возникло лицо респектабельного симпатичного мужчины с кавказским профилем и тонкими усиками над верхней капризно изогнутой губой.
— Товарищ кассир, билеты у вас есть?
— Канэшно.
— Так продайте, пожалуйста, этой девушке двадцать билетов для студентов.
— Нэ продам, — отрезал мужчина.
— Почему?
— Во-первых, она мне дерзила, а во-вторых, я не кассир.
— Зачем же вы тогда здесь сидите? — пожал плечами Якушев. — И если не кассир, то кто же вы?
— Я муж балерины Тальской, — гордо ответил мужчина и ткнул себя указательным пальцем в грудь.
— А днем чем вы занимаетесь? — спросил рассерженный Якушев.
Люди, стоявшие и сидевшие в вестибюле гостиницы, засмеялись. Респектабельный мужчина, пахнущий дорогими духами и отборным коньяком, выскочил из кассы, сделав устрашающие глаза, шагнул к Якушеву, но, увидев на его гимнастерке ордена и шпалы в петлицах, мгновенно сник. А Якушев, приняв смиренную позу, повторил:
— Вы уж пожалуйста… я вас очень прошу. Всего двадцать билетов.
И девушка ушла осчастливленная. Эта история быстро распространилась по всему Новочеркасску, но нисколько не повредила репутации «градоначальника в кавалерийской рубашке», как сначала нарекли Якушева многие интеллигенты.
Пройдя мимо угловой тумбы, оклеенной афишами, Павел Сергеевич задержался у распахнутых дверей промтоварного магазина. Он любил заходить в магазин, бывать невольным свидетелем иных сцен между продавцами и покупателями, что служило затем предметом для серьезных размышлений. Это помогало видеть жизнь во всех ее, порою весьма поучительных, противоречиях.
Вот и сейчас, чуть помешкав, он вошел в открытую дверь. Душноватый воздух плохо проветренного помещения и разноголосый людской говор обрушились на него. В этот день завезли партию разноцветных сатиновых рубашек, и у прилавка стояла длинная очередь. В ту пору негусто было с промтоварами, и желающих приобрести обнову оказалось много. Лысоватый вспотевший продавец не успевал выдавать покупки.
