Геннадий Семенихин - Новочеркасск: Роман — дилогия
Якушев еще раз посмотрел на литую фигуру веселившейся своей секретарши Валечки и горько вздохнул, подумав о погибшей, но так и не забытой им Лене. «Если бы не белогвардейская пуля, может быть, и у меня была бы сейчас дочка и шел бы ей уже восьмой год». Он тронул повод, и Зяблик размеренным шагом двинулся вперед.
Шли дни. Город по-прежнему лихорадило. По ночам на окраинных улицах нередко раздавались выстрелы и милицейские свистки. Павел Сергеевич Якушев уже совсем было забыл о человеке, встреча с которым так остро напомнила ту трагическую ночь на Сиваше, когда он навеки потерял Лену. Белокурая секретарша Валечка, как и прежде, каждое утро оставляла у него на столе пачку неотложных дел, но у Якушева не всегда хватало времени со всеми ними ознакомиться, потому что значительная часть рабочего дня уходила на всевозможные проверки, заседания и практические разбирательства, ежедневно проводившиеся на заводах и фабриках Новочеркасска, в городских учебных заведениях и лабораториях. Не всегда спокойно и ритмично шла жизнь. В последнее время ее течение нарушали самые непредвиденные события. Могло показаться, что кто-то умышленно совал палки в движение большого колеса, и от этого оно начинало сбавлять обороты, а то и останавливалось вовсе. Как-то в середине дня у него в кабинете раздался длинный, настойчивый звонок, и в трубке послышался голос начальника городского ОГПУ, бывшего кронштадтского боцмана Ловейко:
— Павел Сергеевич, информирую самым срочнейшим образом. У нас новая беда. Еле-еле уберегли нефтеналивной состав от крушения. Если бы не путевой обходчик, полыхали бы цистерны до сих пор. Не исключено, что и оба наших вокзала сгорели бы. Сейчас выезжаю на место происшествия. Если хочешь, побывай там. Все-таки докладывать и тебе придется об этом.
Якушев приехал незамедлительно. За кольцом оцепления бушевала любопытствующая толпа. Слышались яростные выкрики: «В порошок его, суку, стереть! Какого старикана угробил! Дали бы нам его на полчасика!..»
Часовые Якушева узнали. Оставив свой автомобиль за кольцом оцепления, Якушев подошел к свежевыбеленной будочке стрелочника. Еще издали увидел кряжистую боцманскую фигуру Ловейко. Тот был в тельняшке и черном теплом бушлате, потому что со стороны Аксайского займища тянуло холодом. Над железнодорожной насыпью и будочкой стрелочника гулял колючий ветер, взвихривая пыль.
— Здравствуйте, Иван Корнеевич, — пробасил Якушев, подходя.
Ловейко поднял черноволосую, с проблесками седины голову, отрывисто произнес:
— Состав удалось спасти. Слава богу, как говорится… А вот его нет.
Якушев перевел взгляд туда, где, расходясь в сторону, змеились тускло поблескивающие рельсы. Увидел неподвижное тело. Пожилой человек в белой холщовой рубашке, подпоясанной широким солдатским ремнем, лежал навзничь, запрокинув лицо, покрытое жесткой седой щетиной, и, казалось, умиротворенно вглядывался в проплывающие по небу облака застывшими глазами, из которых даже смерть не могла вытравить выражения доброты и покоя.
— Вот, — осипшим голосом выговорил Ловейко. — Если бы не он, взлетели бы сорок четыре цистерны с горючим на воздух, а вместе с ними и два вокзала: каменный первого класса и деревянный третьего. Печальный был бы итог…
— Как это произошло, Иван Корнеевич?
Чекист достал пачку папирос, неторопливо затянулся.
— Не столь уж сложно, Павел Сергеевич, — сказал он грустно. — Час назад, минут за пятнадцать до прохода этого состава, трое вооруженных бандитов ворвались в будку путевого обходчика. Старик завтракал. На столе так и осталась недопитая крынка молока да кус ржаного хлеба. Диверсанты вывели обходчика из сторожки и, угрожая оружием, потребовали, чтобы он перевел входную стрелку — тогда бы состав цистерн, наполненных бензином, попал вместо третьего на второй путь и прямиком врезался в битком набитый пригородный поезд Шахты — Ростов. А какая трагедия произошла бы, ты отчетливо себе представляешь… Сколько бы гробов пришлось на городское кладбище под траурный марш проносить, тебе ясно. Однако этот казак из станицы Мелиховской оказался твердым мужиком, царствие ему небесное. Принял бой против троих. Итог таков: убит двумя пулями из кольта, но время было выиграно. Машинист заметил схватку на рельсах и остановил состав. Такому памятник не жалко из бронзы отлить. Это я тебе не лозунги какие-нибудь говорю.
— А белобандиты?
Ловейко потер гладко выбритый подбородок, вздохнул. Словно отмахиваясь от чего-то страшно неприятного, но неотвратимого, обронил:
— Один сбежал, второй убит наповал машинистом, у которого оказалось оружие. Почему оказалось, разберемся, но сейчас не это главное. Третий схвачен. Хочешь полюбоваться? Я тебе сейчас такую возможность предоставлю. Эй, Майстренко, приведи задержанного.
Красноармеец конвойных войск торопливыми шагами направился к сторожке.
— А ну вытряхивайся, падло! — крикнул он, распахивая дверь. — Тебя сам начальник требует.
— Бог мне начальник да российский царь Николай Второй, которого вы, самозванцы, без суда и следствия расстреляли, — огрызнулся арестованный.
— Иди, иди! — прикрикнул конвоир. — Да не вздумай забаловать, иначе я тебя на штык, как сонную муху, в один миг насажу.
Диверсант был высок и худ. Скуластое лицо его с надменным взглядом зеленых глаз, прикрытых квадратными стекляшками пенсне, казалось невозмутимым. Руки его были заломлены назад и связаны накрепко жесткой канатной веревкой. Ветер шевелил светлые волосы на непокрытой голове. Черная рабочая спецовка так и не смогла придать ему вид железнодорожного мастера: на сытом холеном лицо застыла гримаса презрения ко всему окружающему. Ловейко тихо, но грозно сказал, кивнув на гудевшую толпу:
— А что, если я вас, мерзавца, отдам в их руки?
— Не имеете права, — мгновенно побледнев, пробормотал задержанный.
Брови чекиста угрюмо сдвинулись.
— Ага, теперь вы о правах заговорили. Возможно, уголовный кодекс республики прочли, прежде чем оружие против Страны Советов поднимать? — Он ткнул в него коротким указательным пальцем. — Кто вы?
Диверсант опустил голову.
— Отпираться бесполезно, — сказал он хмуро. — Когда остаешься без последнего шанса, игра проиграна, каким бы опытным игроком ты ни был…
— Верно, — усмехнулся Ловейко, — теперь все шансы в наших руках, в большевистских. Так кто же вы, господин?
— Поручик лейб-гвардии казачьего полка Сташинский, — отчеканил белобандит.
— Спасибо за признание, — недобро усмехнулся Ловейко и кивнул на труп несчастного стрелочника. — Так это ваши две пули в нем?
— Сожалею, что не три.
— Три пули вы и сами получите по приговору военного трибунала, — взорвался молчавший до этого Павел Сергеевич, но тотчас же почувствовал на локте жесткие пальцы чекиста.
— Представитель городской власти, где же ваша выдержка? — шепнул ему на ухо Ловейко.
— Извини, пожалуйста, — так же тихо ответил ему Якушев.
Толпа надвинулась, грозно загудела.
— Да что там с ним церемониться! — раздался полный ярости голос. — Надо его мордой по рельсам до самого вокзала протащить!
— Камнем по черепу пора треснуть белобандита!
— Повесить немедленно за дядю Колю! — закричал круглолицый парень в казачьих штанах с лампасами и залатанных сапогах. — У стрелочника четверо сирот остались мал мала меньше.
— Тише, граждане! — перекрыл Ловейко весь этот шум своим басом. — Революционный суд во всем разберется и вынесет справедливый приговор. А сейчас я при вас, как при свидетелях, хочу задать этой контре один вопрос. — Толпа стихла, и голос чекиста в наступившей тишине прозвучал грозно: — Гражданин бывший поручик бывшей царской гвардии, вас было трое?
— Так точно, — растерявшись, ответил арестованный.
— Один из троих убит. Второго не позднее чем через день-два найдут и посадят. Стало быть, судьба его тоже, считай, решена. Не сомневаюсь, что третьему, то есть вам, суд вынесет самый суровый приговор. А теперь ответьте на такой вопрос, господин бывший поручик Сташинский. Сколько советских людей вы надеялись уничтожить, взорвав сорок четыре цистерны с горючим?
— Чем больше, тем лучше! — выкрикнул задержанный, и снова зашумела, заволновалась толпа.
Ловейко поднял руку. Сдерживая и свою ярость, и этот ропот, сказал:
— Вы уничтожили одного человека — путевого обходчика, а диверсия осталась неосуществлённой. Как видите, ни один советский человек больше не пострадал. Увести его!
Когда арестованного увезли, Ловейко отвел Якушева в сторону:
— Я не уверен, что эта акция является самодеятельностью. Давайте вспомним. За один лишь месяц пожар на хлебокомбинате, два убийства, и вот третья, самая опасная, но провалившаяся, к счастью, диверсия. Убежден, что в нашем городе работает хорошо спланированное белогвардейское подполье. Вечером тебе позвоню, Павел Сергеевич.
