Мастер сахарного дела - Майте Уседа
С искрой ужаса в глазах отец Гало кивнул, делая при ней вид, будто все сказанное ею – не более чем бред предсмертного часа, выдумки разума, блуждавшего в тумане мира иного. Его охватил страх. Он заглянул в потемки ее души – и от увиденного там ужаснулся. На смертном одре душой не кривят.
Несмотря на прошедшие годы, исповедь Фрисии запечатлелась в памяти отца Гало в первозданном виде. Со сверкавшими в горячке глазами она рассказала ему, что они с сестрой Адой выросли в столичном приюте и что о родителях они ничего не знали. Хотя Ада и была двумя годами ее старше, Фрисия призналась, что та никогда за нее не заступалась, что с ней она чувствовала себя преданной и покинутой. Со временем в ней зародилась глубокая обида, которая с годами становилась все сильнее, пока наконец не переросла в ярую ненависть. Так началось долгое душеизлияние, которое в течение последовавших за тем дней и даже недель не давало отцу Гало покоя, так что он даже решился написать епископу на предмет того, как ему следовало поступить. Его волновало, где кончается таинство исповеди и доколе можно хранить молчание. Ответ епископа подтвердил его догадки: его церковным долгом было хранить тайну личной жизни кающегося и никогда не обнаруживать открытого ему на исповеди. Неприкосновенность тайны исповеди не может быть нарушена даже в случае тяжкого преступления против него самого или всего человечества и не должна быть раскрыта ни устно, ни письменно, ни знамением, ни исповеданием в свою очередь другому священнику в поведанном ему грехе. Неприкосновенность тайны доходила до того, что священника, намеренно использовавшего признание против кающегося, непременно отлучали от церкви.
Стало быть, мало того что дону Гало запрещалось напоминать Фрисии об исповеди без ее на то согласия, так он еще за сделанное ею в горячке раскаяние должен был отпустить ей все грехи.
В чистосердечии Фрисиного покаяния отец Гало глубоко сомневался, но иного выбора у него не было, и желал он только одного – чтобы она как можно скорее покинула город.
Пятью днями позже Фрисия сообщила ему о своей готовности уступить виллу благотворительному обществу, добавив, что у нее имеется подписанная супругом доверенность действовать от его имени, что, она надеется, этот поступок ей зачтется и что на церемонию открытия пригласят самых высокопоставленных лиц провинции и столицы.
Глава 8
– Сколько она тебе предложила? – изумлялась донья Ана. – Мне на ум приходит лишь одно объяснение подобному поведению: сделать все возможное, лишь бы ты согласился.
Доктор Хустино покачал головой.
– Им нужен опытный врач. И ни для кого не секрет, что эта асьенда, несмотря на политическую нестабильность, по-прежнему приносит огромную прибыль.
– Но, Хустино, любимый, ты же никогда не работал с тропическими заболеваниями. Они могли бы нанять местного врача.
– Возможно, не нашли никого, кто был бы готов на них работать. Не забывай, моя дорогая, что это кубинская интеллигенция стремится вытеснить нас оттуда.
– Но почему?
– Чувствуют себя ущемленными со стороны богатых испанцев, владеющих сахарными плантациями. К тому же на Кубе сложились непростые межрасовые отношения. Рабство уже отменили, а свобода еще не устоялась. Да и никогда полная свобода не будет подлинной для тех, кто родился в неволе. Многие остаются со своими прежними хозяевами в обмен на заработную плату или клочок земли, которую они могут возделывать. И лишь самые отважные решаются присоединиться к беглым чернокожим рабам, скрывающимся в укрепленных поселениях, и сражаться против испанцев.
– Все это ужасно. И вызывает немалые опасения.
– Сначала предложение Фрисии показалось мне безрассудным… – с задумчивым видом признался доктор Хустино.
– А теперь что? Ты же сам только что сказал, что нам там не рады. С какой стороны ни взгляни – предложение Фрисии безрассудно. Они убивают наших солдат мачете!
Хустино был в курсе происходивших в карибской провинции событий благодаря газетам и десяткам эмигрантов, возвращавшихся на родину после долгих десятилетий, проведенных на Кубе. Вот уже полвека остров сотрясали восстания против испанского владычества: иногда – без чьей-либо помощи, а иногда – с участием североамериканских добровольцев и флибустьеров[7]. Но, так или иначе, ни одно из восстаний успеха не возымело. За коротким незначительным вооруженным выступлением, случившимся в середине века, последовало затишье, продлившееся семнадцать лет. До Крика Яры 1868 года, ознаменовавшего собой начало Десятилетней войны. Родившиеся на Кубе потомки испанцев, представлявших собой белокожую креольскую буржуазию, стремившуюся заполучить свою долю власти, надоумили мамби и симарронов[8] на восстание. Страшное равновесие обошлось обеим сторонам заоблачными потерями. Десятилетие убийств и поджогов уничтожило Кубу, от былого великолепия которой не осталось и следа. Война окончилась в 1878 году Санхонским договором, предусматривавшим капитуляцию Освободительной армии, и, несмотря на возникавшие затем попытки восстаний, ни одно из них не получило необходимой поддержки. Гуахиры – кубинские крестьяне – не хотели снова испытывать голод войны. В деревнях не осталось ничего, что могло бы пойти на дело. Уставшие от нужды воровать свиней и охотиться на ежовых крыс симарроны вернулись на плантации. Да и идти было не за кем – юные лидеры повстанцев из белой аристократии пали на поле боя.
Мар потеряла всякий аппетит. Разговоры о войне и смерти отнюдь не способствовали пищеварению, однако суп она все же доела. Хоть она и мало что знала о политической обстановке на Кубе, эта тема не на шутку ее взволновала.
– Большинство солдат гибнет там не столько от мачете, сколько от болезней, – продолжал доктор Хустино. – Желтая лихорадка, дифтерия, малярия… Но в асьендах за этим строго следят: малейшую вспышку немедленно изолируют. Это как деревня, между жителями которой установлена исключительная связь. Они, в конце концов, не в лесу, в отличие от солдат, вынужденных все время передвигаться с одного места в другое и получающих ровно столько еды, чтобы суметь устоять на ногах. Дон Педро с семьей живут там уже много лет. Что там с нами может случиться?
Донья Ана не могла взять услышанного в толк.
– Ты настроен принять предложение Фрисии?
– Это хорошие деньги, и такой шанс представляется лишь единожды. Репутация, состояние и опыт в лечении новых заболеваний – нам всем пойдет на пользу. По возвращении я смогу работать в лучших медицинских заведениях. Возможно, меня даже пригласят в Мадрид. Столица, Ана, столица! Мне всегда казалось, что я смогу как-то поспособствовать развитию науки. Этой возможности я ждал всю жизнь.
– Вот уж не знала я, дорогой мой, об этих твоих мечтах.
– Мне надоело получать за свой труд дохлых
