Мастер сахарного дела - Майте Уседа
Хустино молчал.
– Смотрите, – продолжала Фрисия, – мы предлагаем вам месячную ставку, равную вашему годовому доходу. Надеюсь, я ясно выражаюсь.
Доктор Хустино оторопел.
– Совершенно ясно, – с огромным удивлением наконец ответил он.
– Первый договор заключим на пять лет, и если обе стороны будут согласны, то продлим еще на пять.
– Но позвольте…
Совершенно сбитый с толку доктор Хустино впервые за все это время обменялся с дочерью взглядом. На этот раз внимание Фрисии переключилось на Мар. Она знала, что ей было около тридцати и что она не замужем. А также то, что она отклонила предложение Виктора Гримани. Уже поэтому она испытывала к ней презрение, которое даже не пыталась скрывать.
Мар ощутила на себе всю тяжесть темных глаз Фрисии, смотревших на нее словно на вышедшую из употребления рухлядь.
– Насколько мне известно, обстановка на Кубе неспокойная, – произнес доктор Хустино.
– На востоке, возможно, и да. Время от времени возникают повстанческие отряды, вот только они забывают, насколько обе стороны изнурены последней войной. Никто их не поддерживает, за исключением разве что отдельных несогласных негров. Наша асьенда расположена по ту сторону Ла-Троча-де-Хукаро-Морон[6]. Нас защищают шестьдесят восемь военных фортов, семьдесят одна сторожевая башня с освещением и, конечно же, солдаты нашей армии.
– Прошу меня простить, донья Фрисия, но ваше предложение застало меня врасплох.
– Не беспокойтесь, доктор, я все прекрасно понимаю. И поэтому не жду мгновенного ответа. Подобные решения принимаются всей семьей.
Глава 7
На вилле Вийяр Фрисии все пахло гниющей древесиной. Она вспоминала, как вместе с сестрой Адой впервые переступила порог этого величественного особняка. Ей тогда было всего шестнадцать. Ее впечатлили великолепно расписанные кессонные потолки – те самые, на которые она теперь снова глядела с прежним восхищением.
Она вынула шпильку, удерживавшую на голове шляпу, и домоправители Амалия и Хакобо провели ее по особняку, показывая ей убытки, нанесенные годами сиротливого существования.
– Сырость страшнее всего, – говорила ей Амалия. – Насилу дается поддерживать дом в надлежащем виде. Слишком уж он велик. Такому особняку нужен хозяин – без него он долго не простоит.
– Есть один приют для бездомных девушек, им бы как раз подошел, – выпалил Хакобо. – Не знаю, как вы…
– Отец Гало мне давно писал о них, – прервала его Фрисия. – Им платить нечем.
– Это благотворительное общество, – настаивал Хакобо, словно бы этим объяснялась их несостоятельность. – А тут такой домище – и пустует. Если в нем никто не поселится, то день ото дня убытки будут только увеличиваться.
– Мы не сестры милосердия. Хватит и того, что мы перечисляем приходской церкви.
* * *
Немногим позже, когда Фрисия пересказала отцу Гало разговор со своими домоправителями, он решился ее переубедить, а более подходящего случая нарочно не выдумать. В честолюбии Фрисии он нисколько не сомневался: знал он ее гораздо лучше, чем им обоим того бы хотелось. Дон Гало считал, что подкупить людей, сумевших достичь таких высот в обществе, можно было лишь одним способом.
– Дорогая Фрисия, – начал он, – не забывайте: признание – оружие очень мощное, и таковым и останется, пока человек принимает то, чего принимать бы не стоило.
– Что вы хотите этим сказать?
– Что всегда будет существовать нечто большее, чем деньги.
– Что же?
– Разумеется, репутация. Я уверен, что самые высокопоставленные лица оценят ваш поступок по достоинству. Возможно, слух о нем дойдет даже до самой королевы, которую волнует судьба народа – она проводит немало времени в разъездах по нашей многострадальной Испании. Не забывайте, что за особые заслуги горожан на площадях ставят в их честь бюсты.
Прищурившись, Фрисия окинула отца Гало внимательным взглядом.
– И у скольких из этих бюстов имеются банты с серьгами?
– Уж у скольких-нибудь да имеются. Я хочу лишь сказать, что добрые дела, преодолевая время, остаются в истории, ведь плоть превращается в прах, и скоро о ней забывают. Если вы уступите вашу виллу бездомным девушкам, я лично позабочусь о том, чтобы на входе установили ваш бюст. Из белого мрамора, если пожелаете. К тому же, как бы вы ни открещивались, вам самим не понаслышке знакомо их положение…
Фрисия поменялась в лице, и отец Гало тут же пожалел о сказанном – своими словами он едва не переступил черту канонического права. Однако исправить уже было ничего нельзя – на лице Фрисии отобразилась правда, которую она долгие годы упорно не хотела признавать. Отцу Гало она исповедалась лишь однажды – и лишь потому, что жизнь ее тогда висела на волоске. А он в конечном счете узнал ее самые сокровенные тайны.
Вот почему она глядела на него с желанием его растерзать.
Той ночью Фрисия уснула быстро, однако сны ей снились беспокойные, и вместо бюстов со своим лицом она видела камни, огонь, факелы и саваны.
Отцу Гало, напротив, уснуть далось нелегко. Он чуть было не совершил фатальную ошибку, напомнив Фрисии о том, что она открыла ему во время исповеди, – грубое нарушение Церковного канона, которое каралось вплоть до отлучения. Фрисия, безусловно, его презирала: он был единственным, кто знал самую страшную ее тайну. Как сказал один писатель-иезуит, живший много веков назад, «сообщил свои тайны другому – стал его рабом». Более двадцати лет прошло с тех пор, как Фрисия, бившаяся во внезапно охватившей ее горячке и чувствовавшая скорую кончину, послала за ним Амалию, чтобы покаяться, на случай если завтра она уже не проснется, а предстанет перед Господом во всей наготе своих прегрешений. Верующей Фрисию назвать было нельзя, да и мессы она посещала разве что для вида. Но в тот день ей казалось, что она отдает Богу душу, и вся ее сила разбилась виной на мелкие осколки.
Мгновение мимолетной слабости.
Оставшись с отцом Гало наедине, Фрисия излила ему всю душу.
Однако той ночью ее жалкое существование не кончилось – она выжила. Словно сбросив с плеч всю тяжесть совершенных ею грехов, она излечилась и от горячки. Едва поднявшись на ноги, она тут же предстала в церковной ризнице и дала отцу Гало понять, что ее покаяние – не что иное, как бред полоумной, что не следует принимать ее слова во внимание и, уж конечно, не следует
