Александр Чаковский - Мирные дни

Мы поужинали вдвоём. Саша торжественно вынул из-под стола бутылку шампанского, и потом начались воспоминания, и всё казалось дорогим и хорошим, но самым дорогим и самым хорошим было то, что мы видим теперь каждую минуту друг друга.

Так было во второй, и в третий, и в четвёртый вечер. Рань­ше жизнь для меня кончалась вечером, когда я уходила с завода. Возвращение домой, сон – всё это было лишь перерывом, паузой перед возобновлением жизни завтра. Теперь всё казалось иначе. Возвращаясь домой, я знала, что Саша ждёт меня, ждёт с нетерпением.

Он не раз говорил мне, что счастлив, очень счастлив и на фронте даже не мечтал о таком счастье. Он напомнил мне мои же слова о том, что справедливость должна восторжествовать, потому что в этом правда нашей жизни. И он сказал, что вот справедливость восторжествовала и что наше счастье и есть одно из проявлений этого торжества.

Я соглашалась с ним.

Однажды – это было на второй неделе после его возвраще­ния – Саша спросил меня:

– Ты не знаешь, много ли народу работает в вашей ре­дакции?

– В редакции? – переспросила я. – Нет, не знаю. А поче­му ты спрашиваешь?

– Просто так. Я каждый день читаю вашу газету. Ну вот и заинтересовался. Профессиональный интерес.

Откровенно говоря, наша заводская газета мало интересова­ла меня. Она казалась мне сухой и казённой, описывающей какую-то внешнюю, поверхностную сторону жизни. Помню, как-то раз мы попытались заинтересовать редакцию нашим де­лом, но из этого ничего не получилось. Я сказала Саше:

– По-моему, скучная газета, я её редко читаю.

– Знаю, – кивнул Саша, – приходишь домой и никогда не спрашиваешь про газету. Я думал, что ты читаешь на заводе.

На этом разговор о газете прекратился. Позже Саша сказал:

– Сегодня я встретил одного своего фронтового товарища. Его фамилия Горохов. Сегодня вечером уезжает в такое ме­сто, где всякая география кончается. Можешь себе представить, обнаружилось, что на севере Якутии существует поселение под названием Русское Устье. Кстати, ты представляешь себе, что такое север Якутии?

Я отрицательно покачала головой.

– Я тоже не представлял, пока этот парень не рассказал мне, – проговорил Саша. – Так вот, от нас до Якутска надо су­ток четверо лететь на самолёте. А от Якутска, где нет никаких железных дорог, до этого самого Устья больше двух тысяч ки­лометров. И самолёт туда не долетает: нет посадочных площа­док. Живут там якуты, чукчи, эвенки, и среди них маленькое русское поселение. Самое интересное то, что говор, обычаи этих русских сохранились в неприкосновенности чуть ли не с пет­ровских времён. Однако Пётр Петром, а в дни войны устьинцы собрали в фонд обороны огромное количество мехов и всякой всячины. Считают, что эти русские – прямые потомки тех ста­ринных русских мореплавателей-землепроходцев, которые до­ходили до мест и сейчас-то почти неизвестных. Интересно?

То, что рассказывал Саша, было очень интересно. Я слуша­ла его, боясь проронить слово.

– Так вот, – продолжал Саша. – Ленинградский арктиче­ский институт отправляет в Русское Устье экспедицию. На два года. И этот самый Горохов увязался с экспедицией в качестве корреспондента. Представляешь? Зимой там мороз достигает сё­мидесяти градусов. И никаких дорог… А он, кстати, только три месяца назад демобилизовался.

– У него есть семья? – спросила я.

– Семья? Не знаю. Впрочем, кто-то, кажется, есть, не по­мню только, жена или мать.

Поздно вечером, когда мы уже собирались спать, я сказала Саше:

– У меня из головы не выходит то, что ты рассказал об этом месте. Ну, в Якутии…

– Русское Устье? – подсказал Саша. – Да, романтическая история.

– И об этом Горохове. Воображаю, как ему будет тяжело туда добираться.

– Такова участь корреспондента, – заметил Саша. – Грош ему цена, если он не будет стремиться увидеть то, что никто до него не видел. Трудности не в счёт.

Саша потушил свет и задёрнул штору.

– Послушай, – неожиданно для себя самой спросила я, – а если бы тебе предложили такую поездку?

– Мне? – Саша помолчал немного. В темноте я не видела его лица. – Мне? – переспросил Саша. – Что ж, конечно, поехал бы. На фронте бывали более серьёзные командировки… Только у меня другой план.

Он помолчал немного и сказал:

– Как ты думаешь: что, если я попробую поступить в вашу редакцию?

– В нашу газету? – удивилась я.

– А что ж такого? Во-первых, у вас четырехполоска, газета солидная, – значит, работа найдётся. Потом – я никогда не лю­бил большие, шумные редакции. Наконец, мне просто интерес­но присмотреться к жизни завода. Я думаю, что это пригодится мне и для книги, хотя в ней речь пойдёт о войне. И в конце концов хватит бездельничать, я хочу работать!

– Я думала, что ты хочешь ещё отдохнуть.

– Есть ещё одна причина, – тихо отозвался Саша, не обра­щая внимания на мои слова. – Ведь мы почти не видим друг друга. Ты с утра до вечера на заводе. Я пробовал подсчитывать часы, которые мы проводим вместе. Если не считать ночей, то получается до смешного мало. А так, ты подумай только, мы всё время будем почти рядом друг с другом.

Об этом можно было только мечтать – работать на одном заводе, иметь одно, общее дело. И как это мне самой не при­шло в голову?

– Словом, – продолжал Саша, – я завтра же зайду в райком.

– А я пойду к Каргину и попрошу его помочь! – восклик­нула я. – Ведь от него многое зависит.

В тот вечер я долго не могла заснуть. Всё было слишком хорошо. Счастье переполняло меня, счастье и любовь к Саше. А потом я заснула, и мне всю ночь снились снега, олени и ка­кие-то люди с длинными русыми бородами.

Не знаю, что общего было между Василием Степановичем Каргиным и нашим старым мастером Иванычем, что объеди­нило этих двух людей, разных по возрасту и совершенно не­похожих друг на друга по характеру, но они были друзьями.

Я узнала об этом от Ирины тогда, когда она ещё лично не была знакома с Каргиным. Она по-прежнему жила на своей старой квартире, и Иванов по-старому был её соседом.

– Каргин-то каждое воскресенье у нашего Иваныча си­дит, – сказала мне Ирина. – Странная дружба.

И вот совсем недавно я убедилась, что в отношениях Каргина с Ириной сыграл свою роль Иванов.

На другой день после нашего разговора с Сашей о заводской газете Ирина не вышла на работу. Не пришла она и на следую­щий день. Ирина заканчивала один расчёт, и ей разрешили два дня работать дома. Но к концу второго дня у меня накопилось много вопросов, разрешить которые могла только Ирина, и во­обще я привыкла всегда иметь её «под рукой». И после работы я отправилась к ней, на Троицкую, – это было недалеко от завода.

В дверях я столкнулась с Иваном Ивановичем Ивановым.

– Ирина дома? – спросила я, сторонясь, чтобы дать ста­рику выйти.

– Ирина Григорьевна? – переспросил Иванов, и мне пока­залось, что он посмотрел на меня как-то неприязненно или сму­щенно. – Дома она, дома работает. Скоро, в общем, будет. Идём­те, идёмте, – вдруг засуетился он, увлекая меня в коридор.

– Вы же уходить собирались? – заметила я.

– Да нет, чего там, так, в лавку сходить, – торопливо про­бормотал Иванов, открывая ключом дверь своей комнаты.

– Ирина у вас?

– Да вы обождите, обождите, – торопился Иванов, слегка подталкивая меня в дверь, – Ирина Григорьевна сюда придёт. Она наказывала вам здесь обождать. А я в лавку, в лавку… – И, неуклюже повернувшись, Иванов боком вышел из комнаты, плотно притворив за собой дверь.

Я ничего не понимала. Во-первых, Иванов был чем-то сму­щен, я никогда не видела его таким. Во-вторых, Ирина ничего не могла ему наказывать насчёт меня, так как не знала, что я приду. «Ну ладно, подожду», – подумала я.

Окно было раскрыто. Я подошла и села на подоконник. Было свежо – недавно прошёл дождь – и тихо: окна выходили п переулок. И вдруг я услышала голос. Говорил мужчина и где-то совсем рядом со мной.

– Нет, Ирина Григорьевна, считайте меня кем хотите, но я нарушу все обещания, все договоры и всё такое прочее. Вы не имеете права жить одна, одна во всём свете, только потому, что вы любили человека, которого уже нет… совсем нет.

Я вздрогнула, услышав этот голос, – я знала, кому он при­надлежит.

– Зачем вы говорите мне все это, Василий Степанович? – услышала я тихий голос Ирины. – Неужели вы хотите, чтобы я повторила вам то, что вы уже слышали? У каждого человека свой путь в жизни. Тот путь, по которому иду я, – прямой путь, начало его и конец видны ясно. Я осталась жить… смогла жить только потому, что шла по этому пути и не сворачивала в сто­рону. И я боюсь, что, изменив в одном, я сойду с моего пря­мого пути.

– Нет, Ирина Григорьевна, нет, – с незнакомой мне горяч­ностью воскликнул Каргин, – вы не правы, тысячу раз не пра­вы! Если бы он был жив, если бы была хоть маленькая надёж­да на то, что он жив, – вы были бы правы, правы во всём. Но он погиб, его нет в жизни. А вы живёте. Вы обязаны жить по законам жизни. Вы не должны ожесточаться и огораживать свою душу… Ведь после войны восстанавливаются не только го­рода, но и души – те, что были поранены…