Мухтар Ауэзов - Путь Абая. Том 2
Абай поднял на сына ласковый, ободряющий взгляд. Давно установившаяся между ними прочная духовная дружба крепла с каждым днем и радовала поэта. Иногда Абиш высказывал свои суждения по поводу особенно заинтересовавшей его мысли, и порой эти суждения приводили Абая в изумление своей зрелостью и глубиной.
Сейчас Абиш заговорил, желая выяснить давно мучившие его вопросы.
— В некоторых ваших наставлениях в прозе, «Карасёзь», и даже в поэтических размышлениях вы выступаете, точно мулла, привыкший произносить проповеди. Вы иной раз употребляете слова, не совсем понятные простым казахам, которые заучивают ваши произведения. И я задумался: какая в этом необходимость? Сегодня мне стало ясно, что иногда это бывает нужно, — например, когда ведешь спор с муллой, как вы вели сейчас. Я понял, почему вы так пишете. Однако я все же не уверен в том, нужно ли затемнять смысл своих произведений ради нескольких мулл и ходжей. Ведь таких хальфе, как Шарифжан и Юнусбек, которые только что побывали здесь, очень немного. Так есть ли расчет вам, поэту, отказываться от понятного всему казахскому народу языка?
Абиш, хотя и осторожно, но открыто высказал отцу все свои сомнения, как он привык это делать в часы их вечернего общения. Абай улыбнулся.
— Если я обличаю нечестивые мысли и недостойные дела мулл, я должен говорить с ними их языком, чтобы мои слова прозвучали для них убедительно.
— Значит, — улыбнулся Абиш, — слова «истинный символ веры», «подражательный символ веры», произнося которые простой казах может просто себе язык сломать, вы употребляете только в споре. А в литературных произведениях ваших их не будет?
— В некоторых будут. И в прозе и даже в стихах!
— И вы засоряете свой прекрасный язык ради жалкой кучки хальфе и мулл! — не сдавался Абиш.
— Ты говоришь необдуманно, Абиш! — ответил Абай. — Их мало, но у них большое влияние на народ, и они причиняют ему много зла. Я убедился в этом во время разбора двух крупных дел — убийства Сармоллы и кровавой борьбы за Макен. Муллы, отравляя народ ядом суеверия, обрекают на страдания не только невежественных жителей степи, но даже и горожан. Нам иногда кажется, что город — это только источник света, культуры, знаний, просвещения, что здесь не может быть места невежеству. Но мы жестоко ошибаемся, как раз в городах свили себе гнезда ишаны, имамы, хазреты, хальфе и настоятели мечетей и медресе. В городах много школ, но и мечетей много. Несчастный городской житель порой напоминает мне узника, скованного цепями невежества по рукам и ногам и брошенного в темницу.
— Как ни странно, — продолжал Абай, — жители городов терпят больше вреда от невежественных мулл, чем жители степей. Фанатические призывы, темные кровавые замыслы, коварные решения и приговоры рождаются в стенах медресе и мечетей и отсюда ядовитым дурманом распространяются среди широких масс верующих. Самые ужасные изуверства на религиозной почве происходят именно в городах.
Абай заговорил о том, что его особенно волновало:
— Поборники ислама стремятся каждого верующего мусульманина превратить в слепое орудие осуществления своих темных замыслов. Живя в России, муллы стремятся воспитывать казахский народ врагом своего отечества. Их проповедь ненависти к неверным — гяурам распространяется наставниками, сидящими в Казани, Крыму, в священной Бухаре, в Самарканде и халифских святилищах Каира, Мекки, Медины, в султанском Стамбуле, в Турции, где еще царит мрак тирании времен «Тысячи и одной ночи». Иногда я получаю оттуда письма, газеты, проповеди, — все они проникнуты одним стремлением: заставить людей исповедовать пять заповедей ислама и поклоняться изуверам в чалмах. Они имеют одну цель — держать наше поколение и наших потомков в темноте. Каким пугалом и чудовищем они изображают русский народ, среди которого мы живем! «Сторонись русских, они враги нашей религии. Не доверяй им, будь для них тоже врагом!» Вот к чему сводится сейчас проповедь ислама!
Абиш с изумлением смотрел на отца, впервые так резко высказавшего свои мысли. Глубокая складка раздумья прочертила широкий лоб Абая.
— Ты понимаешь, чего они от меня хотят, чего добиваются? — спросил поэт и сам же ответил на свой вопрос: — Они хотят, чтобы я забыл, как, выйдя из невежественного аула, сделался просвещенным человеком. Они хотят, чтобы я отверг тот луч света, который осветил мне в темной степи тропинку к русской книге, открыв мне глаза на мир. Если прислушаться к голосам тех, кто шлет мне послания от имени ислама, я должен превратиться в современного дервиша, в нового Суфи-Аллаяра, должен унизить самого себя, сжечь свои произведения. Склонив голову перед «Призывом исламского совета», я должен предать проклятию даже тебя, человека, воспитанного русской школой! Видишь, чего они потребуют от меня, если я покорюсь их воле. Они хотят отравить ядом ислама всех казахов, использовав для этой цели меня как свое орудие. Они намерены задержать в путах невежества все последующие поколения нашего народа. Ты сказал, что их жалкая кучка. Да, их действительно мало, но вред они приносят огромный.
Продолжая размышлять вслух, Абай напомнил, что проповедью человеконенавистнического ислама занимаются не только ишаны, муллы и хальфе, есть немало темных казахов среди торговцев, подобных Сейсеке и Корабаю, беспросветных невежд, вроде Уразбая, никогда в жизни не раскрывших ни одной книги, но помогающих духовенству одурманивать народ.
— Темные силы боятся, чтобы казахи не сошли с пути невежества, они ведут свою гнусную работу, причиняя страшнейшее зло грядущим поколениям и задерживая развитие истории нашего народа.
Абиш слушал с напряженным вниманием, понимая, что эти мысли отца родились не случайно и не только под влиянием сегодняшней встречи с хальфе. Абай пришел к ним давно, живя в степном ауле, а жизнь в Семипалатинске и особенно последние события утвердили его в правильности его взглядов на роль ислама в судьбах народа.
Горячая речь развязала узлы многих сомнений, волновавших Абиша. Несмотря на свой юный возраст, он уже успел повидать белый свет. Два года назад, когда у него обнаружилась серьезная болезнь — туберкулез желез, от которой до сей поры сохранился шрам у него на шее, — его отправили лечиться на юг, вначале в Крым, а затем на Кавказ, где несколько месяцев ему пришлось прожить в Абастумане, возле Кутаиса, а прошлой осенью, получив назначение в Туркестанский военный округ, он совершил длительное путешествие в Ташкент. Эти поездки в Крым, на Кавказ и в Среднюю Азию не прошли бесследно для пытливого ума Абиша: он частенько рассказывал отцу интересные наблюдения над жизнью крымских татар, кавказских горцев и туркестанцев.
Сейчас он снова вернулся к этим воспоминаниям, они полностью подтверждали только что высказанные Абаем мысли.
Когда Абиш учился в военном училище, он подружился с молодым юнкером, любознательным казанским татарином Гизатуллой, который много рассказывал ему о своей родине. С большим сокрушением юноша говорил об имамах и хазретах, воздвигнувших каменную стену между татарским народом и русским. Мечеть, медресе, исламский фанатизм закрыли татарам дорогу к русской культуре. Муллы чураются прогресса, боятся его, он им мешает опутывать сердца мусульман липкой паутиной лжи.
Абиш слушал молодого татарина, рассказывавшего горькую правду, и вспомнил свои впечатления от поездок по Кавказу, Крыму и Туркестану. В этих краях он наблюдал то же дикое невежество и религиозное изуверство, о которых с горечью говорил юнкер татарин. Народ, исповедующий мусульманство, пребывал в ужасающей темноте: повсюду влияние мечети и медресе было точно такими же, как в Казани; везде ишаны и хазреты отпугивали верующих от русских школ, делали их врагами русской культуры, прививали ненависть к русскому народу.
До полуночи длилась задушевная беседа Абая с сыном, и Абиш сказал, расставаясь:
— Отец, сегодня мне открылся глубокий смысл вашего труда и вашей борьбы. Действительно, нельзя проходить мимо проповедей мулл, раз они произносят их ежедневно. В споре с Юнусбеком вы показали фальшь красивых божественных слов, многовековую мерзость и внутренний мрак ислама. Сегодня я понял это особенно ясно.
Абиш замолчал, и Абай, погруженный в свои думы, ничего не ответил. Сын вспомнил стихи Лермонтова, переведенные отцом, и подумал о том, что эти переводы не были плодом пустой забавы. Причины сегодняшней стычки Абая с Шарифжаном и Юнусбеком находились здесь — в борьбе за русскую культуру, которую начинал отец.
Буря споров, бушевавшая вокруг «Дела Макен Азимовой», стала стихать к тому времени, когда поручик Ускенбаев определил свой день отъезда в далекий путь. Абаю было тяжело расставаться с сыном, покидавшим его надолго, и он несколько дней совсем не отпускал от себя Абиша, словно ревнуя его ко всем окружающим. Кто знает, как продолжительна будет их разлука, да и придется ли еще встретиться! Абай не мог наглядеться на сына, с грустью сознавая, что скоро ему предстоит с ним расстаться. Оба бесконечно дорожили теми часами, когда оставались наедине и могли делиться самыми сокровенными своими думами. Вместе, плечом к плечу прошли они путь напряженной борьбы. Это было новое в их отношениях, и однажды, заканчивая долгую беседу, Абай сказал:
