Житие маррана - Маркос Агинис
— Чем же вам так досадили евреи?
На мертвенно-бледном лице отразилось крайнее изумление:
— Сын мой! Вы бы еще спросили, чем же мне досадил сатана.
— Выходит, для вас они — воплощение зла? — Я понимал, что рискую, но сдержаться не мог.
Епископ молча кивнул, по-прежнему прижимая руки к животу.
— Но ведь среди евреев тоже встречаются достойные люди, — возразил я, чувствуя, что сердце готово выскочить из груди.
Он вскрикнул — не то от боли, не то от возмущения.
— Что вы такое несете! Ай!.. Достойные? — Слепец поднял голову, вперив в меня мертвый взгляд затянутых бельмами глаз. — Убийцы Христа не могут быть достойными! — Он без сил откинулся на подушку.
— Не волнуйтесь так, ваше преосвященство. — Я погладил его по плечу. — Бывают, конечно, плохие евреи. Но бывают и очень даже хорошие.
— Отравители нашей веры? Хорошие?!
Пот струился у меня по щекам. Я оглянулся: к счастью, в спальне больше никого не было.
— Вы же сами свою веру и отравляете, — проговорил я вне себя от ярости. — Мы, евреи, просто хотим, чтобы нас оставили в покое.
Епископ злобно ощерился, но потом лицо его обмякло. Уже теряя сознание, едва шевеля посиневшими губами, он прошипел:
— Выродок! Обрезанный!
— Нет, необрезанный, — ответил я и шепотом добавил: — Пока что…
— Изыди, сатана, — просипел он, силясь поднять голову. — Изыди…
Отерев лоб, я подумал, что в припадке безумия только что подписал себе смертный приговор: открылся самому епископу Сантьяго. Я взял его за запястье: пульс становился все слабее. Отовсюду — из коридора, с галереи, из соседних келий — доносились молитвы и шарканье множества ног.
Тут в спальню вбежали монахи во главе с помощником епископа. Сейчас все эти люди станут свидетелями моей погибели.
— Оботрите его преосвященство, — велел я. — У него было сильное внутреннее кровотечение.
— Как он себя чувствует? — спросил помощник, не желая понимать смысла моих слов.
Я обернулся в последний раз. Очнется ли епископ? Если очнется, то мне конец.
♦ ♦ ♦
Франсиско вталкивают в трюм галеона. Запах сырых просоленных досок напоминает ему о путешествии из Кальяо в Чили, совершенном десять лет назад. Тогда он бежал от гонений на выходцев из Португалии и их потомков, вез с собой два сундука с книгами и диплом университета Сан Маркос. Сердце радостно билось, предвкушая свободу. Теперь предстоит проделать этот путь в обратном направлении: на руках и ногах кандалы, багажа, собственно говоря, нет — только имущество, конфискованное при аресте. А сердце нетерпеливо бьется в ожидании битвы.
109
Наступил шабат. Я шагал в чистой одежде по дороге, ведущей на восток, любовался горами, которые синели вдали, и то читал про себя псалмы, то просто размышлял. Епископа похоронили со всеми возможными почестями, но вот вопрос: пришел ли он в себя перед смертью? Как знать, вдруг инквизиторская закалка в последний момент дала ему силы очнуться и изобличить меня?
На душе давно уже было муторно. Я находился в разладе не только с окружающим миром, но и с самим собой. Теперь, когда многое окончательно прояснилось, предстояло принять несколько важных решений. Туман неопределенности развеялся, и правда жгла, точно горячее солнце. Кто я на самом деле? Солдат, избегающий битвы, не желающий облачаться в латы и брать в руки меч? Что это, нерешительность? Или просто недостаточное осознание собственного предназначения? Истинный христианин проходит конфирмацию и тем самым подтверждает осмысленную приверженность к вере. Но и иудей должен сделать то же самое. Вечно носить шкуру маррана означает идти по пути саморазрушения. Сколько можно держаться одного и не отнимать руки от другого? И как долго мы, марраны, будем мириться с тем, что нас считают свиньями? Сомнения были проявлением моей уязвимости, а уязвимость — наказанием за нежелание защищать свои убеждения с открытым забралом. Нельзя без конца топтаться на месте, так и себя потерять недолго.
И тогда мысли мои обратились к тому, что казалось опасным и почти невозможным. О Завете между Господом и еврейским народом свидетельствует некая интимная часть тела, сокровенный орган, к которому мужчины всегда относились трепетно.
Я сел на камень. Кругом расстилались поля, там и сям темнели кроны кипарисов. Вдали курчавились оливы. Напоенный ароматами воздух привел на память величественные строки псалмов, восхвалявших красоту Творения. В конце концов, подумалось мне, если кровотечение будет слишком сильным, можно наложить тугую повязку. Авраам, например, обрезал себя сам в весьма преклонном возрасте, а потом традиция передавалась из рода в род, и все оставались живы-здоровы. Хватит ли у меня смелости последовать примеру праотца?
Я продумал все до мелочей, словно речь шла о ком-то другом. Рассчитал, сколько времени уйдет на то, чтобы отделить крайнюю плоть, надрезать уздечку и освободить головку. И снова спросил себя: а в здравом ли я уме? Марраны избегают обрезания по понятным причинам. Хотя говорят, что в тайных застенках инквизиции бывали узники, прошедшие брит мила[83]. Видимо, в тюрьме Картахены епископу попадались и такие, раз он вложил столько ненависти и презрения в слово «обрезанный». Однако я воспринял это не как оскорбление — скорее, напротив: как указание на то, что мой завет с Господом еще не заключен, а потому иудеем я могу считать себя только наполовину. Сам того не желая, владыка дал мне понять, в чем мой главный изъян.
Итак, сделав обрезание, я тем самым отмечу себя особым знаком, после чего все колебания отпадут сами собой. Не останется никаких сомнений в принадлежности к религии пращуров, ибо тело мое будет точно таким же, каким были тела Авраама. Исаака, Иакова, Иосифа и Иисуса. Я стану продолжением славного рода, одним из них, а не просто человеком, желающим уподобиться предкам.
♦ ♦ ♦
Плавание из порта Вальпараисо в Кальяо длится меньше, чем в обратном направлении, поскольку холодное течение, берущее начало в южных водах Тихого океана, несет корабль к северу, как сильный попутный ветер.
Через месяц будем на месте, говорят матросы. Но Франсиско держат в кандалах и не позволяют выходить на палубу. Боятся, что пленник сбежит? Бросится в волны и, подобно пророку Ионе, укроется во чреве морского чудовища?
110
Наша разросшаяся семья подарила мне ни с чем не сравнимое блаженство, только вот надолго ли? Став матерью, Исабель необычайно похорошела. Именно о такой женщине я мечтал всю жизнь и не уставал благодарить судьбу за столь щедрый подарок. Можно было бесконечно
