Житие маррана - Маркос Агинис
Я развязал пояс и взял в руку свой тайный уд. Оттянул крайнюю плоть, с которой предстояло расстаться во имя исполнения обязательства по Завету. Оценил чувствительность и продумал каждое действие: надо сесть на подстилку и зажать между ног плотную складку, чтобы крови было куда впитываться; инструменты, бинт, заживляющая присыпка и нитки для лигатуры должны лежать рядом. Все свершится этой ночью!
Я тщательно подготовился, зажег новые свечи, налил в кувшин ежевичной воды и проглотил рюмочку писко. Закрыл дверь и с грохотом задвинул засов: пусть домашние знают, что беспокоить меня нельзя. Потом разложил инструменты на столе, разделся и постелил на стул плотное покрывало. Пододвинул подсвечник поближе. Ну, пора начинать.
— Господь Бог мой, Бог Авраама, Исаака и Иакова, — прошептал я, — да укрепится этим знаком мой союз с Тобой и с Твоим народом.
Я провел ногтем по лезвию скальпеля: оно было гладким, без зазубрин, как того требовали правила, содержащиеся в книге Левит. Левой рукой оттянул крайнюю плоть, большим пальцем нащупал упругий край головки. Приставил скальпель к коже и аккуратно, точно опытный писарь, который проводит на листе ровную линию, начал делать надрез, стараясь вести лезвие вплотную к большому пальцу, чтобы случайно не задеть головку. Боль была невыносимой, но я сумел полностью сосредоточиться на работе. Крайняя плоть отделилась, я положил ее на блюдце и промокнул капли крови тряпицей, пропитанной теплой водой. Накладывать лигатуру не понадобилось, кровотечение не усиливалось. Я сжал член, но высвободить головку не удалось — мешали остатки прозрачной кожицы и уздечка. Чтобы довершить операцию, нужны заостренные ножницы.
Раздвоение личности было абсолютным: обычно стоны пациента не волнуют врача, а лишь вдохновляют. Конечно, больно, но ничего не поделаешь: если хочешь исцелиться, надо терпеть. Оттянув пинцетом оболочку, я отделил и ее, снова приложил мокрую тряпицу. Рана кровила на удивление слабо. Теперь надо присыпать заживляющим порошком и забинтовать.
— Господь Бог мой, Бог Авраама, Исаака и Иакова, я прошел брит мила и теперь полностью принадлежу к народу Израиля. Прими же меня и защити.
Я сделал еще глоток писко.
Спалось мне неважно. Донимала боль, но не покидало и чувство духовного обновления.
♦ ♦ ♦
Буря улеглась. Корабль выстоял, все остались живы. Дальше плавание проходило спокойно: ни штормов, ни пиратов.
Двадцать второго июля 1627 года Франсиско сходит на берег в Кальяо. Смотрит по сторонам, замирая при виде знакомых пейзажей. На нем грязный балахон из грубой ткани, и выглядит арестант не лучше облепленного мухами нищего, которого он принял за отца, когда много лет назад впервые ступил на портовые улицы.
Капитан галеона подписывает бумаги и сдает пленника офицерам: они доставят его в Лиму. Сколько раз Франсиско проделывал этот путь в студенческие годы!
112
Утром я смог нормально помочиться. Остались только небольшой отек да слабый зуд. Кровотечение прекратилось. Я сменил повязку, позавтракал и отправился в больницу, однако к полудню почувствовал усталость и вернулся домой вздремнуть.
Во дворе послышался голос сестры, и в голову мне пришла одна мысль. В тот же вечер, вполне оправившись после операции, я предложил Исабель съездить со мной в купальни, которые находились лигах в шести от Сантьяго. Мы оба нуждались в отдыхе. Сестра удивилась и в который раз стала восхищаться моей добротой.
Я сказал, что ни к чему уподобляться дону Кристобалю и тащить с собой обоз добра. Обойдемся малым. Отдохнем, побудем вместе, как брат и сестра. Эти купальни не были похожи на те, что находились в Чукисаке посреди высокого плоскогорья. Они располагались в зеленой долине, вдали голубели горы. Из-под земли бил термальный источник, и испанская чета, жившая поблизости, сдавала гостям комнаты в своей скромной усадьбе. Немногочисленные слуги следили за чистотой бассейнов, убирали комнаты и стряпали.
Я прихватил с собой несколько книг, бумагу и чернила. В душе окончательно созрело решение поговорить с Исабель начистоту. В конце концов, наши отношения не должны держаться на тонких ниточках недомолвок. Обрезание, как и следовало предвидеть, заставило меня забыть об осторожности. Я чувствовал себя уверенным и сильным, точно истинный католик после конфирмации. Надо только найти правильный подход. Однажды вечером, когда мы гуляли в тенистом саду, окружавшем усадьбу, я собрался с духом и заговорил о том, что составляло смысл моей жизни. О вопросе жгучем, точно раскаленный уголь.
— Исабель, наш отец…
Сестра сделала вид, что не расслышала.
— Ты меня слушаешь? Отец…
Она коснулась моей руки.
— Я ничего не хочу о нем знать. Не надо, Франсиско.
— Но ты должна!
Исабель отчаянно замотала головой, однако я не унимался:
— В Лиме мы проводили много времени вместе и говорили об очень важных вещах.
Сестра устремила на меня взгляд, полный боли, и стала невероятно похожа на маму в последние месяцы жизни.
— Отец сказал тебе, что выдал Хуана Хосе Брисуэлу? — презрительно бросила она.
— Выходит, ты тоже знаешь?
— Да кто же не знает!
— Но его пытали, живьем поджаривали. Искалечили ноги, он едва ходил.
— По грехам и наказание.
— Не говори так, ты же не инквизитор.
— Из-за него мы остались одни, из-за него потеряли старшего брата! — Исабель расплакалась. — Из-за него умерла мама.
— Папа ни в чем не виноват. Он столько вынес…
— А кто же, по-твоему, виноват? — Губы ее задрожали, лицо побледнело. — Мы, что ли?
— Главное не в том, кто виноват. — Я протянул сестре платок. — Позволь мне объяснить.
Она громко высморкалась и снова замотала головой.
— Ничего не желаю слушать!
— Мне нужна твоя помощь! — моими устами вдруг заговорил ребенок, жаждущий материнской ласки. — Исабель, от тебя зависит мое будущее. Я так одинок…
Сестра подняла глаза, в которых стояли слезы, погладила
