Житие маррана - Маркос Агинис
106
Наступила Страстная неделя. Я ходил в церковь вместе с Исабель и старался вести себя, как подобает истинному христианину, поскольку и с галерей, и из боковых нефов, и с апсиды за молящимися непрестанно наблюдали. Мы, те немногие марраны, что жили в городе, посещали богослужения неукоснительно, это было самое мучительное испытание, которому подвергала нас двойная жизнь. Притворство кислотой разъедало душу: приходилось активно участвовать в фарсе, изображать священный трепет, выслушивать проклятия в адрес евреев-христоубийц[82].
Как только речь заходила о страстях и смерти Сына Божия, сердце мое начинало бешено колотиться.
Пальмовое воскресенье — праздник, посвященный дню, когда жители Иерусалима с любовью и радостью встречали Иисуса, бросая ему под ноги лавровые, оливковые и пальмовые ветви. Но кем были все они? Я ждал, что священник скажет: «Иудеями!» Мужчины, женщины и дети одной крови, одного племени с Христом ликовали, приветствуя его. Однако ожидания мои не оправдались. Ну разумеется, разве можно ждать добрых дел от иудеев!
В Страстной четверг мне хотелось услышать слова о доброте Иисуса. Я вспоминал проникновенные проповеди Сантьяго де ла Круса, духовного наставника доминиканского монастыря, и призыв «Да любите друг друга». Но наше духовенство куда больше вдохновляли муки Христа, чем его человеколюбие. В самом деле, ведь доброта так скучна!
Священник, конечно же, даже не обмолвился о том, что на самом деле Иисус с апостолами справляли Песах, зато без конца возвращался к моменту, когда Он пустил по кругу чашу с вином, сказав: «Сие есть Кровь Моя», а потом со словами «Сие есть Тело Мое» преломил хлеб. Вот так и раввин Гонсало протянул нам чашу и раздал кусочки хлеба, а точнее мацы. А уж как смаковали в проповедях Страстного четверга вероломство Иуды Искариота, просто не передать! Склоняли коварного ученика на все лады, называли гнусным выродком и представляли не просто как человека, продавшего Учителя за тридцать сребреников, но как истинного сына своего народа — иудеев. Подлого, как все иудеи. Алчного и лицемерного, как и все они. Любой иудей — Иуда. Вот и слова похожи, разница разве что в окончании. Каждый раз, когда с амвона раздавались проклятия в адрес христопродавца, я стискивал зубы: не только о нем идет речь — обо всех нас.
Однако самым невыносимым днем была Страстная пятница. Проповедники стремились превзойти друг друга: «проклятая раса», «предводители убийц», и прочая, и прочая. Людям вбивали в сердца эту ненависть, точно гвозди, век за веком, поколение за поколением. Иудеи — губители, мучители, клеветники, палачи. Народ, не знающий справедливости, чуждый свету и милосердию. Жадный до крови и денег. Невероятно жестокий. Выбравший разбойника Варраву и предавший на распятие Иисуса, чтобы потешить себя страданиями праведника. И если римляне истязали Спасителя, если изъязвили терновым венцом его чело, то только потому, что этого потребовали евреи: «Иудеи убили Христа!» Но как же Вероника, три Марии, юный Иоанн, добрый разбойник, великодушный Иосиф Аримафейский? Кто вспомнит, что и они были иудеями? Ни Тихая суббота, ни Светлое воскресенье облегчения не приносили. Почти после каждой проповеди создавалось ощущение, что Иисус принес Себя в жертву не ради спасения рода человеческого, а ради обличения еврейских шакалов. И что смертью своей Он попрал не смерть, а все тех же евреев. Проклинающий это змеиное племя славит Господа.
А ведь Иисус был таким же иудеем, как я. Да что там, куда большим! Сыном матери-иудейки, наследником многих поколений людей, соблюдавших Закон, обрезанных и образованных. Он жил среди них, им проповедовал, из них и только из них выбрал себе учеников. Даже на кресте Его нарекли Царем Иудейским — это ли не высшая честь! До чего же слепы люди перед лицом очевидности.
107
Наконец-то мои сестры прибыли в Сантьяго. Исабель — с дочуркой Аной, а Фелипа — в монашеском облачении Общества Иисуса. Приехала и негритянка Каталина. Ее курчавые волосы стали совсем седыми.
Мы решили, что жить они будут с нами. Бедняжки очень устали. Вещей у них было довольно мало. Видимо, Исабель продала все, что досталось ей от супруга, и взяла с собой только деньги.
Из саманного кирпича и камней, сваленных на заднем дворе, я соорудил пристройку. Какие-то несколько недель — и у сестер появилась своя собственная комната, обставленная как подобает: кровати, ковры, сундуки, стулья, даже бюро. Жена с удовольствием мне помогала, разделяя мою радость. Она осиротела в детстве и теперь была счастлива снова обрести большую семью. Фелипа сильно изменилась, превратилась в степенную монахиню. Юношеская дерзость исчезла без следа, смирённая черным облачением. Она рассказала, что в день пострижения обитель почтил своим присутствием духовный наставник доминиканцев брат Сантьяго де ла Крус. Церемония прошла замечательно: музыка, цветы, торжественная процессия. Было много гостей, поскольку иезуиты приобрели в вице-королевстве Перу огромное влияние и множество сторонников. Пришли и капитан копейщиков Торибио Вальдес, и член городского совета Диего Лопес де Лисбоа, чрезвычайно щедрый сеньор португальского происхождения.
Я слушал Фелипу молча. Нельзя рассказывать правду тому, кто едва ли умеет хранить секреты. Даже у меня сердце екнуло при упоминании имени Лопеса де Лисбоа, а уж ее-то и вовсе хватил бы удар, знай она хоть сотую долю того, что известно мне.
Вторая сестра, Исабель, с возрастом помягчела. Материнство и раннее вдовство сделали ее похожей и на нашу маму, и на мою избранницу: такие же бархатные глаза, такой же ласковый взгляд. Малышка Ана не отходила от нее ни на шаг.
— Я, пожалуй, поселюсь при коллегии Общества Иисуса, — заявила Фелипа. — Так-то оно лучше будет.
— Что ты, оставайся у нас! — воскликнула жена.
— Спасибо за гостеприимство. Но мое место там.
Супруга понимающе кивнула.
Беседу прервал страшный грохот, донесшийся с кухни. Что случилось? Оказывается, туда пробрались два кота, вскарабкались на бочку, с нее на плиту, обожглись, прыгнули на стол, заметались, опрокинули латунные кувшины и перебили керамические тарелки.
Мало того, непрошеные гости перевернули солонку и рассыпали по полу всю соль, что особенно расстроило мою жену.
— Ох, быть беде! — всплеснула руками сестра, устремив на нас испуганный взгляд своих больших карих глаз.
♦ ♦ ♦
Суду вполне достаточно свидетельств, собранных против заключенного и в Сантьяго, и в Консепсьоне. Но неповоротливые колеса инквизиторского правосудия движутся медленно: все должно идти своим чередом, от инстанции к инстанции. А потому улики, имущество, конфискованное
