Камила - Станислава Радецкая
Весь вечер и следующий день меня не покидали мысли, как добраться до Штауфеля. Хорошо бы было заставить его покаяться в грехах и отправить в тюрьму, но для этого нужны были свидетели, да и не знала я, что сказать и что сделать, чтобы пробудить у него совесть. Я думала и о том, чтобы лишить его жизни, но все еще сомневалась, что у меня хватит твердости довести дело до конца. Когда стемнело, и после ужина Йоханнес позвал меня почитать перед сном, я согласилась, но поднялась к нему отнюдь не с чистым сердцем.
Пока я вязала, Йоханнес читал только вышедшую трагедию «Уголино», которая вызвала немало споров среди ученых людей. Я сдерживалась, чтобы не заплакать, когда доктор читал про Голодную башню, куда заключили графа Уголино с тремя сыновьями, и прозвучали пророческие слова епископа: «Так вы умрете»; я крепилась, когда в башню к пленникам принесли два тела: старшего сына, пытавшегося сбежать, и графини, которая якобы его отравила; мне было страшно и противно, когда граф и сыновья начали сходить с ума и от голода пожирать тела мертвецов, вспоминая о старых славных временах; невыносимо, когда из-за помутнения разума, средний сын напал на отца с ножом, и отец убил его, приняв за предателя-епископа, и я заплакала, когда от голода умер младший, любимый, оставив графа тлеть в муках и грызть кости своей семьи. Доктор бросил читать, когда я разревелась, и налил мне в стопочку крепкого и сладкого вина. Он заставил выпить его до дна, придерживая мне голову, и неловко утешал меня тем, что рассказанное происходило в темные, старые времена, когда и нравы были другими, и люди дикими. В подтверждение своих слов, он начал вспоминать истории, которые рассказывали о семье Борджиа, и неловко пошутил, что теперь у каждого аптекаря и доктора есть при себе арсенал отравителя. Позже, когда слезы высохли, я вспомнила его слова и попросила рассказать о ядах больше — и Йоханнес, добрая душа, не отказал мне и не заподозрил ничего плохого.
— Ядов так много, что я мог бы рассказывать о них всю ночь, но не рассказал бы и половины, — серьезно ответил он. — В прошлом люди составляли трактаты о ядах: Плиний Старший, скажем, или алхимик Ар-Рази. Если говорить о сегодняшних временах, то существуют грибы рода Fungus, которые мы знаем, как гриб-опухоль или гриб Королевского Белья. Ты наверняка видела их в лесу: мелкие, они похожи на бусину или яйцо, из которой потом вылезает бледная шляпка гриба. Когда он маленький, он будто обернут в паутину, и ошметки ее остаются на его ножке, когда он вырастет. Он вызывает колики и мучительную смерть, если по ошибке сварить его и съесть на обед… Есть множество растений, которые несут выздоровление в малых дозах и смерть в больших: омела и клещевина, белена и красавка, мак и лютик, полынь и ландыш, дурман и наперстянка — право же, их множество! Отравиться можно и сулемой, и кислотами — но они оставляют характерный след на губах — черный, зеленый, рыжий. Я слышал, что в прошлом люди травились и хлебом, будто в него насыпали красавки, но не уверен – пустой слух это или действительно правда…
— Хлебом! — я вздрогнула. — А противоядия? Они есть?
— От чего-то -- да, но от большинства ядов — нет. Впрочем, я не уверен, что могу ответить на твои вопросы верно — все-таки я не аптекарь и не химик, всего лишь врач. Я храню кое-какие противоядия, — добавил он поспешно, видно, опасаясь, что я опять разревусь, — так что в нашем доме никому ничего не грозит.
Плакать я больше не плакала, но его слова запали мне в душу. Если у Йоханнеса есть противоядия, то, наверное, у него есть и яды; ведь в тот вечер, когда мы лепили обманку из теста, он оторопел, когда я предположила, что он собирается отравить капитана. Дело было за малым: найти, где он их хранит.
Столь самонадеянные мысли воодушевили меня, и когда представился удобный случай, я стянула у него из стола ключи от шкафов и, оправдывая себя лишь благим делом, принялась копаться в его вещах: письма, перевязанные лентой, дневники за разные годы — на каждой тетради была аккуратная белая наклейка с латинскими цифрами — оказывается, доктор бережно хранил свои воспоминания! Мне было до полусмерти любопытно, что он писал обо мне и об окружающем мире, но все-таки я переборола себя и не стала заглядывать в его записи.
Настоек, пилюль и порошков у Йоханнеса на полках стояло много, и хоть среди них царил почти армейский порядок, я растерялась. Надписи на латыни ставили меня в тупик, а за темным стеклом бутылок все пилюли, настойки и порошки выглядели одинаково. После мучительных раздумий я записала угольком на промокательной бумаге их названия, чтобы потом свериться с книгой о лекарствах. Книгу я намеревалась попросить посмотреть в лавке; не стоило тревожить доктора лишний раз, он мог бы догадаться, что я задумала. Позже на кухне я тайком переписала свои торопливые заметки — уголь легко стирался и пачкался, — и добавила к ним те ядовитые растения, о которых рассказывал Йоханнес, чтобы не забыть в нужный момент.
К счастью, мое вторжение осталось незамеченным, но мне было неловко глядеть в глаза моему спасителю. Все получалось как-то неправильно. Пусть меня и обуревало чувство справедливости, но ложь близким людям причиняла мне боль; я чувствовала себя предательницей и опять начала избегать доктора. На этот раз он уже не пытался выяснить, что со мной, и вел себя так, будто не произошло ничего особенного.
У дома Штауфеля я теперь частенько появлялась, будто бы спеша по делу. Я изучила его примерный распорядок дня, видела гулящих девиц, которых он приводил к себе, знала, у кого он заказывает провизию, и кто точит на него зуб из-за долгов. Мне казалось, что я почти невидима, но один раз гнетущее ощущение чужого взгляда на затылке не покидало меня, пока я не вернулась
