Наоми Френкель - Дети
– Платок мой, – говорит Гейнц и кладет его в карман.
С тех пор, как эта пришла командовать в кухне, материнский гонг смолк. Вильгельмина любит пользоваться своим голосом. Каждое утро она возникает на ступеньках и поднимает зычным своим голосом весь дом на ноги: «Завтрак готов!» И то, чего не добивался гонг в руках Фриды, добивается голос Вильгельмины: домочадцы подчиняются и быстро занимают места за столом.
Только сейчас Гейнц ощущает, что Иоанна тянет его из комнаты, кладет руку ей на плечо и выходит.
– Будь спокойной, Иоанна, – ерошит он ей волосы в коридоре, – будь спокойна, девочка. Ты еще увидишь деда и бабку в Польше. Я обещаю тебе.
– Нет! Нет! Гейнц, ну, правда. Не знаю, почему, но я знаю, что больше их не увижу!
«Ночь в Индии, тихая ночь...» – гремит радио в столовой. Гейнц торопится к двери и захлопывает ее силой. Кетхен пугается. Это, несомненно, Вильгельмина захлопнула с такой силой дверь, чтобы ее предостеречь. Эта особа, приведенная в дом дедом, знает, как командовать людьми! Кетхен явно обеспокоена. Всегда свою работу она делала под звуки рождественских песен, делая при этом медленные танцевальные движения. Лицо ее мечтательно. Клетка с мертвым попугаем тоже вздрогнула от удара двери. Снова Кетхен не обратила внимания на попугая, распрощавшегося с жизнью прямо на ее глазах.
Гейнц уже спустился в гостиную, собираясь выйти, наконец, из дома, но вдруг:
– Алло, Гейнц, минутку.
Это голос Эдит. Она бесшумно возникла из кухни, в своих меховых, домашних туфлях, на босу ногу. Не причесана. В руках – задымленный и замасленный сундучок с едой, который берут на работу.
– Возьми его с собой на фабрику, Гейнц.
Лицо ее чуть краснеет под его взглядом. Но глаз она не опускает, и взгляд ее дерзок. Сундучок этот принадлежит Эрвину, и теперь они держат его с двух сторон и смущенно смотрят друг на друга.
– Ты готовишь это Эрвину на работу? Каждое утро? – с удивлением смотрит Гейнц на домашнюю принцессу, которая, вот же, как обычная жена, беспокоится о своем муже.
На ступеньках появляется Вильгельмина, вся сверкая белым, с полным подносом посуды в руках. Движения ее легки, лицо гладкое, руки выступают мужскими мышцами из-под тонкой ткани платья. Гейнцу неприятна это большая, мясистая, энергичная женщина, но в этот момент он в чем-то оценивает ее несколько положительно: «Сила у нее есть».
– Она не признает Эрвина, – цедит сквозь зубы Эдит, – просто не признает. Я приказала ей приготовить ему еду на фабрику, но она, вот, и сегодня, как бы забывает. Уже много дней он выходит на работу без еды, и не сказал мне об этом, пока мне об этом не рассказала Кетхен. С тех пор я встаю, чтобы ему приготовить. Она наглеет. Надо с ней строго поговорить.
– Сделай это, Эдит. Поговори с ней строго.
На этот раз под его пристальным взглядом она опускает голову. Никто в доме до сих пор не сказал ей ни слова о том, что она так вот, открыто, живет в доме с Эрвином. Члены семьи относятся к ней, как обычно, с большой осторожностью. Также и к Эрвину относятся с большой добросердечностью.
Он со всеми дружен. Помогает старому садовнику подметать дорожки в саду, затыкает по просьбе Фриды крысиные норы в подвале, играет с дедом в карты, а с Францем и Фердинандом – в шахматы. Даже с халуцем Иоанны ведет долгие беседы. Зерах – большой поклонник коммунистической партии, и все его надежды на то, что коммунистическая революция спасет Германию. Да, Эрвин приятен и приемлем всем, проживающим в доме Леви. И все же, при всей осторожности и приветливости, которым его окружают, есть ощущение некой отчужденности, этакого доброго отторжения. День за днем Эдит ждет разговора с семьей и боится этого разговора. Знает она, что не сможет логично объяснить происшедшее. Может быть, лишь наиболее приемлемо поговорит с Гейнцем?.. Лицо его замкнуто, губы сжаты. Нет, он не будет с ней говорить. Она должна начать первой. Ведь, именно этого все ждут от нее. Это первый раз, когда она должна взять на себя инициативу – бороться за любовь членов семьи.
– Гейнц, – выпрямляется она, – многие вещи изменились.
– Да, изменились.
– Нам надо поговорить.
– Да, есть о чем поговорить.
Она видится ему, как девочка, – волосы распущены, лицо светится нежностью от смущения. Последние недели сняли с лица ее серый налет последних месяцев. Она словно впервые вкушает радость подлинной жизни. Нет! Гейнц не собирается вторгаться в жизнь Эрвина и Эдит. Лицо его смягчилось.
– Да... – он улыбается Эдит, – но сейчас у меня нет времени.
– Нет, – улыбается и она, – это не так срочно.
Он открывает дверь, и оборачивается к ней:
– Кроме сундучка, передать Эрвину привет от тебя?
– Конечно. Пожелай ему доброго дня.
Дверь в столовую снова раскрыта. Кетхен закончила там наводить порядок, и вышла, нагруженная всеми приборами для уборки. Какая тишина в комнате! Она приводит Эдит в непонятное ей самой изумление. В этот момент ей не приходит мысль, что попугай всегда наполнял комнату хриплым криком и шумом крыльев. Заглянула она в комнату, и тоже не обратила внимания на то, что попугай в клетке мертв. Она закрывает двери и торопится в комнату Эрвина. Одежда его – на стуле, около кровати. Шпильки от ее волос – на столе. В углу – большая деревянная лошадка с пышной гривой. Вчера они болтались по рождественским базарам и купили этот подарок маленькому сыну Эрвина.
– Ты должен пойти в свою семью – отпраздновать Рождество.
– Нет. Я только пошлю подарки сыну и Герде.
– Почему ты ни разу их не проведал? Это из-за меня?
– Нет.
– Что за секрет, который носишь в себе, Эрвин?
– Придет день, и все тебе станет ясно, Эдит. Не спрашивай меня сейчас.
Секрет этот создает между ними напряжение, обозначая между ними грань, но она преодолеет эту преграду.
– Что случилось между вами?
– Фальшь... фальшь возникла между нами. Вместо самой жизни.
Из лихорадочных размышлений у нее возникла идея: она будет посланницей Эрвина. Не будет его спрашивать, не попросит у него разрешения. Просто повезет его маленькому сыну лошадку, увидит Герду, поговорит с ней, и секрет раскроется. Правда об их отношениях станет известной и Герде.
– Все время, когда мы были вместе, мы словно и не готовились к жизни. Любовь, наслаждение, счастье, радость отодвигались в далекое будущее. Но человек создан, чтобы жить.
Герда не дала ему жизни. От нее он пришел к Эдит с разбитым сердцем. Его и ее страданиями они купили себе право их любви и жизни. Герда должна все знать. Сейчас же она возьмет лошадку и поедет к Герде. Эдит ускоряет шаги.
«Ты стоишь между мной и миром снаружи», – голос его касается ее сердца, она останавливается. Это было ночью, когда он прошептал ей эти слова. Первая их ночь, темная и глубокая, охваченная вьюгой за окнами, вьюгой, в которую был погружен огромный мир.
«Ты стоишь между мной и миром снаружи».
Мог ли Эрвин другими словами высказать ей истинность его чувств, которые ее саму поставили на грань между прежней и нынешней жизнью? Нет! Не дай Бог ей тайком перейти эту границу. Все их прошлое и будущее в настоящем дне.
Дверь раскрывается без стука. Кетхен – с метлой и тряпкой.
– Извините, что не постучала.
– Все в порядке. Откуда ты знала, что я здесь?
– Я могу здесь убрать, госпожа Эдит?
Эдит убегает в ванную, и второпях забывает взять с собой золотой браслет с большим бриллиантом, подаренный ей матерью. Но комната Эрвина теперь оккупирована Кетхен, и оттуда она не торопится уходить. Спальни не в ведении Вильгельмины, ими ведает Фрида, а Фрида есть Фрида. Тем более, что каждое утро эта комната приводит Кетхен в смущение: всегда здесь находятся вещи, которые не должны здесь быть. И Кетхен не знает, куда их упрятать, и, вообще, как с ними быть. Вот, сейчас в ее руках ночная рубашка Эдит, и лицо ее краснеет в момент, когда Фрида врывается в комнату.
– Что ты здесь возишься? – выговаривает ей Фрида, – наведи порядок, положи каждую вещь на место.
И Кетхен быстро уносит ночную рубаху Эдит в ее комнату. Фрида подозрительно рыщет взглядом по всей комнате Эрвина! Золотой браслет Эдит! И... Иисус Христос и святая дева! – на ночном столике Эрвина, в маленьких рамках из коричневой кожи – фотографии господина и госпожи Леви, да покоятся их души в раю...
– Позор! Позор! – и она опускает голову перед улыбающимися лицами господина и госпожи. – Что происходит в этом доме в последнее время? Тут – Эдит и Эрвин, в кухне – Вильгельмина. Нельзя этого выдержать. Она, Фрида, делает все возможное, отчитывает деда, отчитывает Гейнца, чтобы они, в конце концов, вмешались во все это! Но Гейнц глух и нем ко всему этому. А дед все время улыбается этой тевтонке! Все, кроме него, не терпят ее, – а он – за свое! Иисусе! Некому излить душу. Доктор Ласкер больше не приходит их проведать, словно земля его поглотила. Не слышно его и не видно. Почтенные люди чураются этого дома, и в нем командует тевтонка.
