Элиф Шафак - Ученик архитектора
Развернув очередной свиток – проект мечети Муллы Челеби, – Джахан увидел нечто такое, что у него просто глаза на лоб полезли. Здесь тоже имелись пометки, сделанные чужой рукой, – на этот раз в части, изображавшей купол над михрабом. В душе Джахана моментально ожили воспоминания. Он вспомнил Санчу, ее бледное лицо, тихий, чуть запинающийся голос, длинную тень на траве. В тот день они устроились в укромном уголке, и она поведала ему историю своей жизни. Пока Санча говорила, Джахан заметил, что поблизости бродят какие-то люди, в одном из них он узнал младшего брата погибшего Салахаддина. Тогда он насторожился, но решил, что это обычные воры, которые замышляют похитить со стройки ценные материалы. Подобные кражи были не редкостью. Как правило, людей толкала на них бедность, иногда – удовольствие присвоить себе чужое.
Теперь Джахан понял, что брат Салахаддина и его сообщники явились на стройку с иными, хотя и не менее преступными намерениями. Они не сумели осуществить свой замысел, так как у них не хватило терпения дождаться, пока Джахан и Санча уйдут. Тогда они избрали иное место, и несчастный случай произошел в другой части молитвенного зала. Кто же он, неведомый злоумышленник, сделавший пометы на чертежах зодчего Синана? Несомненно, он занимался этим, подготавливая катастрофы, а вовсе не пытаясь уяснить их причину. В замешательстве Джахан выронил свиток и тут же мысленно проклял собственную неуклюжесть. Он опустился на колени, чтобы поднять чертеж, и вдруг перед глазами у него возникли три пары ног.
То был Давуд, облаченный в ночную рубашку, в сопровождении двух слуг.
– Вот так сюрприз! – воскликнул он. – Вор, проникший в мой дом, оказался старым другом!
Джахан медленно поднялся на ноги. Пускаться в объяснения или оправдываться не имело смысла.
– Что это ты здесь разглядываешь? – спросил Давуд.
– Проект мечети Муллы Челеби, – ответил Джахан, ощущая, как лоб его покрывается бисеринками пота.
– Не самое грандиозное из наших творений, но, несомненно, одно из наиболее красивых, – кивнул Давуд. На лице его мелькнула и тут же погасла улыбка. Когда он заговорил вновь, голос его звучал спокойно и жестко. – Мне следовало давным-давно уничтожить эти чертежи. Но я не мог заставить себя сделать это, ибо они напоминали мне о давно минувших золотых деньках. Теперь я вижу, что совершил ошибку. Меня подвела проклятая чувствительность.
Взгляд Джахана невольно скользнул по лицам слуг. Глаза их поблескивали в свете свечей, которые они держали в руках. Внутри у Джахана все сжалось от ужаса, когда он узнал одного из слуг: то был глухонемой, который всего несколько дней назад проводил его до кареты главного белого евнуха. Сейчас казалось, что это было в другой жизни.
– Зачем ты вернулся? Разве я не обеспечил тебя резвой лошадью и надежным пристанищем? – вопросил Давуд.
– Обеспечил, как же иначе, – резко ответил Джахан. – Теперь я понял: ты хотел от меня отделаться.
– Будь благодарен за то добро, что тебе сделали. Помни: благодарность неведома лишь шайтану.
– Одного я никак не могу взять в толк: зачем тебе понадобилось назначать меня старшим десятником?
– Аллах свидетель, я хотел тебе помочь. Думал, мы сможем работать вместе. Но ты сам все испортил: начал задавать слишком много вопросов, интересоваться завещанием учителя. Почему бы не принять все случившееся как должное? – Давуд отвел глаза от Джахана и уставился в окно. Дождь по-прежнему без устали бил в стекла. – Ты всегда был таким, – устало вздохнул он, и в голосе его послышалось разочарование. – Слишком любопытным, себе же во вред.
– Значит, вы с главным белым евнухом – сообщники?
– Сообщники, – эхом повторил Давуд. – Ну что же, можно и так сказать, хотя мне это слово представляется слишком грубым.
– А какое слово предпочитаешь ты?
Не сочтя нужным ответить на вопрос, Давуд продолжал:
– Я сразу сказал ему, что идея отвезти тебя в это пристанище греха представляется мне не слишком удачной. Но Гвоздика Камиль-ага и слушать ничего не хотел. Вбил себе в голову, что шлюх и гашиша будет достаточно, чтобы тебя утихомирить. Весьма прискорбная недальновидность. – Давуд взглянул Джахану в лицо, словно ища сочувствия. – Если бы главный белый евнух дал себе труд ко мне прислушаться, все сложилось бы иначе.
– Учителя всегда беспокоило, что его чертежи и рисунки куда-то исчезают, – произнес Джахан. – Значит, это ты их воровал. А все несчастные случаи… их тоже подстроил ты. Брат Салахаддина действовал по твоей указке. Бедняга так и не понял, кто убил его старшего брата. Тебе удалось обмануть не только его, но еще многих. Скажи, как ты мог?
Повисло тяжелое молчание. Давуд повернулся к слугам и приказал:
– Идите, подождите за дверьми.
Похоже, глухонемые слуги – если только оба действительно были глухонемыми – умели читать по губам, ибо они моментально повиновались. Джахан и Давуд остались в комнате вдвоем. Теперь, когда слуги унесли с собой свечи, их окружала почти полная темнота, разгоняемая лишь тусклым светом масляной лампы, которую принес с собой Джахан.
– Все беды, которые с нами случались, – твоих рук дело, – продолжал Джахан, чувствуя, как от волнения у него пересохло во рту. – Когда мы реставрировали Айя-Софию, ты разжигал недовольство среди местных жителей, подстрекал их устраивать беспорядки. Что ты им говорил?
– Правду, – пожал плечами Давуд. Слово сорвалось с его губ, словно искра, вылетевшая из очага. – Я разъяснил людям, что их дома будут уничтожены, дабы султан и его приближенные смогли без помех любоваться храмом неверных. – Давуд смолк, охваченный воспоминаниями. – Вы с Николой были до смешного доверчивы и наивны. Помнишь тех двух чумазых детишек, которые тебя жутко растрогали? Это ведь я их нанял. Велел им затащить вас обоих в хижину, показать больного отца и этих несчастных котят. Знал, что вы оба распустите нюни.
– А еще ты знал, что в несчастьях этих людей мы будем обвинять учителя, – процедил Джахан. – Ты его предал.
– Нет, я не предавал учителя, – произнес Давуд, и во взгляде его мелькнула неподдельная боль.
– Ты делал все, чтобы навредить ему, – возразил Джахан. – Разве это можно назвать иначе, чем предательство?
– Нет, я не предавал учителя, – упрямо повторил Давуд.
– Помнишь, когда мы были в Риме, то видели там картину? – стараясь унять дрожь в голосе, спросил Джахан. – Учитель сидит за столом в окружении двенадцати своих учеников, один из которых стал предателем. Ты пошел по его стопам.
– Я помню эту картину. Только я не апостол, а наш учитель – не пророк Иса.
– Тот человек, Томмазо… И другие итальянцы… Они действительно хотели заполучить проекты учителя или это была лишь уловка, которую ты измыслил?
– Этот пройдоха Томмазо? Жаден он был чертовски, но слишком глуп. За деньги мог сделать все, что угодно. Я его использовал, это верно. А потом надобность в его услугах отпала.
Лицо Давуда отражало сложную смесь чувств: ярость, печаль, возмущение. Но сколько Джахан ни вглядывался, он не мог различить на этом лице даже легкой тени раскаяния.
– Ты ничуть не жалеешь о том, что сделал? – спросил он.
– Почему я должен сожалеть? Джахан, вот ты небось думаешь, что я человек без чести, и я не намерен убеждать тебя в обратном! Можешь считать меня хоть прихвостнем шайтана, если тебе угодно… – Давуд произнес эти слова шепотом, а затем вновь возвысил голос: – Да, я лгал нашему учителю. Говорил, что в деревне у меня якобы остались родственники. Писал им письма, посылал подарки. Но это был чистой воды обман.
– Ничего не понимаю, – пробормотал Джахан.
Его собеседник саркастически расхохотался:
– На самом деле никого в деревне у меня не осталось. Все мои родные были убиты нашим великим султаном.
– Которым именно?
– Разве это имеет значение? – махнул рукой Давуд. – Разве не все наши султаны одинаковы: что Сулейман, что Селим, что Мурад? Сын идет по стопам отца, внук – по стопам деда. Наши великие правители берут пример со своих славных предков.
– Я не знал, что тебя постигло такое горе, – прошептал Джахан.
– Родных моих убил султан Сулейман. В наших краях выдалось несколько неурожайных лет, и мы не смогли заплатить подать. Мы не были шиитами, но в деревне ходили разговоры, что, когда настанет зима, нам придется покинуть родные места и отправиться в Персию. Многие считали, что в чужих краях нам будет лучше, чем здесь. Наши поэты слагали песни о переселении в Персию, а женщины их пели. Однако султан решил преподать своим подданным урок верности. И выполнил свое намерение. Мне было тогда десять лет.
Ливень за окнами стих, превратившись в мелкую морось. Джахан слышал доносившийся с моря плеск весел – наверное, то была рыбачья лодка.
– Нескольким моим односельчанам отрубили головы, – продолжал Давуд. – Насадили их на шесты и оставили так на много дней. Тогда остальные попытались поднять бунт. Многих повесили. Тела их болтались на ветру в течение недели. Я до сих пор вижу эту картину в кошмарных снах. Бунт вспыхнул вновь. На этот раз солдаты вырезали всю деревню подчистую.
