Наталья Иртенина - Шапка Мономаха
– Это что за плесневый гриб? – наклонился он к воеводе Путяте Вышатичу, сидевшему рядом.
– Брат мой Янь, киевский тысяцкий, – насупясь, ответил Путята.
– Он годится тебе в деды, Путша. Так долго не живут!
– Не обижай его, князь, – попросил воевода, – ради меня.
– Половцы идут широко, – рассказывал тем временем отрок, – воюют все Поросье, от Юрьева и Торческа до Канева…
– Да что там воевать нынче? – нетерпеливо оборвал его Святополк. – По весне у смердов и взять нечего.
– Ополонятся вдоволь смердами, тоже хорошая добыча для поганых, – все так же сумрачно изрек тысяцкий.
– А почему на моей земле? – вдруг осведомился князь, грозно сведя брови. – Почему поганые воюют не переяславскую землю или черниговское Посемье? Уж не братец ли Мономах натравил их на меня, чтоб не мытьем так катаньем согнать с киевского стола?
Дружина оторопела от такого предположения.
– То вряд ли, – ответил за всех, поднявшись с лавки, старый и дородный боярин Воротослав Микулич. – Не надо было тебе, князь, без совета расправляться с половецкими послами.
– Не больно-то князь Всеволод со своей старшей дружиной советовался, – запальчиво и с насмешкой выкрикнул туровский боярин Славята Нежатич.
– Что из этого вышло, всем известно, – спокойно ответил Воротислав Микулич. Пустить острым словом и в долгу не остаться он и сам умел, за более полувека жизни наторел в этом искусстве. Но теперь не считал нужным заваривать перебранку. – Киевская земля оскудела от лихоимства и насилия, от прошлогодней войны и мора. В ополчение не набрать много воинов, а одной дружиной с половцами ныне, как видно, не сладить. Нужно искать с ними мира.
– Верно, – поддержали боярина остальные, – не пытайся, князь, идти ратью против степняков. Мало у тебя под рукой воинов.
– Киевская дружина испугалась сыроядцев! – снова посмеялся Славята.
Святополк Изяславич, слушавший всех с усердием и мотавший бороду на палец, встал, повел решительным взором.
– Велю дружине собираться в поход. Моих семь сотен отроков да киевские кмети – постоим за землю Русскую, отомстим поганым за сожженные ляшские грады!..
Князь запнулся. Бояре смотрели настороженно.
– Зачем это нам, князь, мстить за ляхов? – прозвучал наконец вопрос. – Оно, конечно, король у них – твой родич, да только нам такие родичи – как шлея коню под хвост. Будто оводы злющие кусают Русь на порубежье.
– За землю Русскую постоять – мало вам? – озлился Святополк.
– Это, князь, иное дело, – вставил слово хазарин Иван Козарьич. – Но если бы у тебя было и семь тысяч отроков, то где взять столько смердов в обоз, и столько корма для коней, и столько сыти для людей? Оскудела наша земля, верно сказано. Не время теперь воевать такими силами.
– Если хочешь воевать, так посылай, князь, за помощью в Чернигов, к Владимиру Мономаху.
Святополк Изяславич вздрогнул, впился глазами в Яня Вышатича, вздумавшего сказать такую крамолу.
– К Моном… Да я… – бледнея, стал заикаться Святополк. – Это ж… что такое…
– К ляхам скорых гонцов пошли, князь, к воеводе Володыю! – зашумели туровские дружинники.
– Ляхи от одного поминания куманов под лавки попрячутся, – грянул в ответ Воротислав Микулич. – Послушай совет тысяцкого, князь, нет у тебя другого хода.
– Ни за что! Ни-ко-гда!
Святополк снова утвердился на кресле и крепко сжал губы, будто опасался, что киевские мужи силой вырвут у него иной ответ.
…Михайловская обитель в Выдубичах, детище князя Всеволода, который год соперничала с Феодосьевым монастырем. Стоявшая у Днепра далее от Киева, она тщилась превзойти Печерскую украшением своей церкви и добротностью иных построек, и книжностью своих иноков, и обилием сел, дарованных князем. Но большого толку из этого соревнованья не выходило. Людей всегда больше толклось у феодосьевых монахов, равно привечавших и холопа и князя, и смердью вдовицу и зажиточного купца. И поклониться мощам самого Феодосия теперь приходили во множестве, чем выдубицкие чернецы похвастать не могли, ибо никакими святыми останками не сумели по сию пору обзавестись, несмотря на все старания князя Всеволода.
Потому обилие съехавшихся в Михайловский монастырь князей и дружинников ввергло здешних черноризцев в изумленное и душе вовсе не полезное безделье. Молиться по кельям или исполнять назначенную работу не было никакой мочи, когда от жгучего интереса перехватывало дух. А как не быть любопытству жгучим, словно крапива, когда в княжьих покоях, выстроенных Всеволодом для себя, другой день подряд ссорятся и бранятся князья – киевский с черниговским. А заодно с князьями лают друг на дружку их бояре. Да так сильно, что, верно, бесы со всей округи приволоклись их послушать и повеселиться. А инокам оттого и тошно, и занятно, и монашье правило на ум нейдет.
Игумен Петр сбился с ног, пока пытался водворить в обители хоть какую пристойность и порядок. Но скоро махнул на это рукой, сел на скамью и в изнеможеньи слушал княжью распрю.
– Поскупился ты, брат, на дары половцам, теперь нам вместе кашу расхлебывать, – горячился Мономах и рубил воздух рукой. – Так внемли моим словам, если хочешь от меня помощи…
– Скажи уж сразу, что ты страшишься поганых, – пылал Святополк, заплевывая длинную бороду. – Что тебя одолели старость и болезни, и хочется тебе греться у печи, как ленивому коту…
– Болезнь одолела тебя, – Мономах сильно постучал кулаком по лбу, – если не видишь, что половцы теперь другие, не те, что были пять и десять лет назад! Степи их выжгло засухами, и выставлять против них войско – что тушить пожар дровами! Их не остановить, пока они не насытятся.
– Да что ж теперь – кормить их из своей казны?! Нету у меня для них столько корма!
– А ты поищи, брат.
– Что ж искать, ежели ты все вывез! – злобился киевский князь.
– Не все. Там еще сполна богатства оставалось. Я взял лишь то, что положил в казну мой отец. Имущество князя Изяслава я не тронул.
– Как же, не тронул! – пробрюзжал Святополк. – Куда оно все делось? Нечем мне степняков ласкать, воевать с ними будем! Я старший или не старший князь на Руси?!
Мономах, ходивший посреди широкой горницы и наступавший на ноги боярам, вдруг остановился, с жалостью обозрел его.
– Хоть и старший ты, а умом младше моих отроков.
– Я похабства над собой не потерплю! – гневно возгорелся Святополк. – Не хватило тебе ума удержаться в Киеве, так помалкивай!
– Княже, княже, Господа ради, – простонал игумен Петр, – оставьте брань и поношение. Сговоритесь уже на чем-нибудь!
– И то правда, – веско молвил Иван Козарьич, перед тем ковырявший в ухе, будто оглох от ругани. – Второй день тут преем, а пря ваша, князи, никак не кончится.
Тут просвет раскрытой двери горницы затмил боярин Душило Сбыславич. Внутрь заходить не стал, и без того тесно – монастырский теремок строили без расчета на княжьи совещания с боярами.
Уперся плечами в ободверины и, как помстилось Святополку, рыкнул:
– У кого из вас ума больше, князи светлые, после решите. Не такой уж важный вопрос. Поганые нашу землю топчут, а вы тут сидите. Завтра же поутру отправимся к Стугне, навстречу половцам. А с миром или с войной – в дороге договоритесь.
Мономах обернулся к Святополку:
– Выступаем, брат!
– Уговор… брат, – криво улыбнулся киевский князь.
9
Ввечеру, но не близко к сумеркам, с Красного двора в Выдубичах на дорогу к Печерскому монастырю выехала малая дружина. Князь Ростислав с отроками ехал благословляться перед походом на половцев. Затея была не его, а дядьки Душила, но князю понравилась. Феодосьевы чернецы слыли прозорливцами и чудотворцами, могли предречь исход сражения и молитвами уберечь от напрасной смерти. От выдубицких монахов подобного не ждали.
– Где тут благословляться, – развел руками Душило посреди Михайловой обители. – Сам видишь, чернецы рты разевают, мух глотают. Поедем лучше к Феодосию.
– Ладно. Только я поеду без тебя, дядька.
– За что ж такая немилость? – удивился кормилец.
– За то, что ты мне шагу ступить без тебя не даешь, – сердито ответил Ростислав. – А я уже вдовый князь, между прочим. Мне скоро двадцать пять.
– Двадцать и три, – поправил дядька. – Ну, Бог с тобой, чадо. Авось, у монахов с тобой не сдеется ничего худого.
Ехали по мелководью Днепра, весело гомонили, разбрызгивали конскими копытами прозрачную воду. Давно уже наверху показались деревянные стены монастыря, но уходить от теплой по-летнему реки не хотелось. Ростислав спрыгнул с коня, быстро скинул одежду и сапоги. С гиканьем метнулся в воду, поплыл, шумно отфыркиваясь. Отроки, следя за князем, не вдруг заметили двух чернецов, спускавшихся от монастыря к реке с большой корчагой в руках. Обойдя дружинников стороной, они зашли в воду и опустили в нее горло корчаги.
– Монахи, – присвистнул кто-то из отроков. – С пустой корчагой.
