В жаре пылающих пихт - Ян Михайлович Ворожцов

Допустим. И какой барыш мне с того?

Станешь на путь праведный.

Холидей сдержал улыбку. Ну, праведный путь сам себя не пройдет – и грешнику и праведнику нужны хлеб да вода.

Они посмотрели на него. Курильщик сказал. Народ, кому мы покровительствуем и чьими заступниками являемся, сам определяет меру нашей награды – по доброй воле. Руки, по-моему, только у того опускаются, кому даяние в тягость.

Немного запутанная философия для меня.

Неужели?

Да.

Курильщик спросил. Ты, брат мой, по-видимому, из других мест.

Не бывает других мест.

Пожалуй, не бывает, соглашусь с тобой. Ничего не изменилось, историю не перепишешь – это становится очевидным, когда смотришь на дела человеческие.

Да?

Да.

С чего ты взял?

Дела не меняются. И старые истории повторяются и застывают в новых формах и именах, в новых увековеченных отливках, неминуемых прообразах грядущих повторений. Это было, это происходит сейчас и случится в будущем. Повсюду.

Даже в раю?

Тем более там.

Если ты так говоришь.

Но мир все равно большой.

Холидей утвердительно кивнул. И тесный.

Курильщик отклонился. Верно, сынок. Нам всем приходится сосуществовать друг с другом на клочке ничейной земли, где зло не дремлет.

Если ты так говоришь.

Говорю. Господь мой Иисус Христос призвал меня, дабы я узнал, что есть зло.

И как, узнал?

Узнал. Ибо оно инструмент, которым подчинили волю человеческую и превратили человека в невольника его собственных действий.

Удобная философия.

А это не философия, это факт. Оглянись вокруг, брат мой.

Холидей сделал вид, что огляделся, хотя едва ли увидел что-то.

Зло сейчас здесь, мы в самом сердце его – оно в вертепах разврата, где слышится смех человеческий и куда мужчину влечет жажда крови, женщин и сокровищ. Скажи, брат мой. Когда мужчина радостен и смеется?

В постели с красивой женщиной.

Нет, не совсем…

Когда напьется.

Не всякий.

Тогда не знаю.

Когда он свободен! Но что есть, брат мой, его свобода? Скажи.

Тебе лучше знать, видимо.

Это свобода творить беззаконие, блудодейство и непотребство. Эта свобода – грязь, которой наш род вымазал сердце свое! Они бунтуют, если отнять у них свободу творить зло безнаказанно. Но свободы нарушают заповеди божьи, кои есть благо и торжество, но белый человек есть творение дьявола, он безутешно несет с собой зло! Ему нужда в разгуле, пьянстве, в похотях и господстве. Белый род олицетворяет дела дьявола в мире сем, в службе дьяволу радости их и утешение их и спасение их от нищей доли. Но дьявол – есть справедливость господня. И только господь творит справедливость и воздаяние. И никому не дано взять на себя дело справедливости его. Даже белому роду.

Да ты, милок, ведь и сам белее мела будешь.

Буду, кто ж спорит? Но я не служу дьяволу, а Христу.

Я уже могу идти?

Куда? Там дождь.

За другой столик.

А чем тебе не нравится наше общество?

Это не общество, это корыто.

Иезуиты угрюмо глянули на Холидея, но Хардорфф улыбнулся:

Ты не прав. Мы служим любви божьей, ибо она – для человеков, но не отмщение. В том есть запрет бога. Господь не желает, чтобы дьявола воспринимали как его самого, а иначе – человеки ужаснутся ему, и величию его отмщения, и путь к спасению их будет утрачен вовеки. Ибо господь не есть лишь любовь. Но то, кто он – это его дело, а дело человеков – есть только любовь.

Постараюсь запомнить хотя бы до завтра.

Для нас Он только любовь, и упаси господь нас от познания гнева его! Я служу Христу. Того же я хочу и моим детям, и внукам, и братьям моим! а что же хотят иные отцы и иные пастыри?

Холидей пожал плечами. Кто знает?

А ты подумай, брат.

Дай угадаю… Войны?

Да. Они, напротив, вооружаются и завоевывают, они стекаются как пилигримы туда, где нет Христа, а с ними приходит дьявол и грех, распространяемый переселениями рода человеческого, их пороки, их свобода насильничать и безумствовать, ибо зло пребудет во зле, а Христос во Христе, и они не знакомы. Разве возможно противное?

У меня на этот счет мнения нет.

А стоило бы вооружиться, ибо твои отцы бдят. Да, отцы! Их вина печатью стоит на роду человеческом! но кто они – эти отцы?

Холидей пожал плечами, разговор начал его утомлять.

Кто ежечасно порождает нас для греха, если не сам грех? Смертный грех. Каждый порождает то, что породило его! Знаешь, кто твои отцы – будешь знать, какими будут дети. Твои поступки твои дети. Твои причины – твои отцы, а тебя – среди них нет! Чудо? Верно, чудо оно и есть чудо, чудо господне.

Где-то я это уже слышал.

Должно быть, от разумного человека.

Скорее, от сумасшедшего.

Нет сумасшедших. Есть только… и Хардорфф сделал размашистый жест ладонью. Тебя нет, только отцы и дети. И не дай нам Бог дурных отцов и матерей. И не дай нам Бог породить дурных детей от них. Это порочный круг инцеста. Грехи! Вот истинные отцы наши! И те, кто тянутся к зову свободы, к зову греха и зову зла, идут к своей смерти как мотыльки, притянутые жаром огня! Но только лишь господь обладает истинной недостижимой нам свободой. Глупо равняться ему.

А кто сказал, что я равняюсь?

А разве нет?

Не помню, чтобы мы были знакомы.

Но ведь ты делаешь ставку на скоропреходящие блага. Для плоти.

Других у меня нет.

Есть, пусть ты и слеп, а смерть слепцов напрасна. Они мрут от жажды, от человеческой жажды и желают урвать для себя кусок мяса. Все они одинаковы, что стар, что млад. Старики только кажутся немощными, ты жалеешь их – но повремени. Они ненасытные волки в овечьих шкурах. Пусть и стары, но в их крови бурлит первородный грех и мечется насилие, а в уме – они близки к первобытной тьме. Их память ненадежна, они позабыли свои грехи и жаждут войти в новую жизнь! А кто знает, какие жгучие желания прячутся во мраке их беспамятства? Они готовы возвратиться на землю, чтобы творить зло – и воспитывать своих сыновей для сотворения нового зла! Их притягивает кровь и плоть, и жадность, и жажда.

Хардорфф замолчал и улыбнулся.

Но, ответь мне, брат, сколько женщин не ублажи, сколько золота не накопи, сколько чреву не угождай, а разве дано человеку прирастить к телу его лишнюю конечность? И нужно ли оно?

Холидей промолчал. Он хотел подняться и