Чаща - Джо Р. Лансдейл
– Плечо разболелось, – сказал Коротыш. – Надо было почаще менять руку.
Юстас хрюкнул.
Боров уже вернулся в компанию, заняв место в углу. Он хрюкнул в ответ.
– Мы тут решали, как поступить, – сказал Коротыш. – То ли вначале навестить шерифа, чтобы тот забрал Жирдяя отсюда, и получить награду, то ли сначала прострелить ему голову и доставить в контору самим. Премию мы, так или иначе, получим.
– Это мы уже обсудили, – сказал я.
– Убийство имеет свои плюсы, – сказал Коротыш. – Во-первых, мне он не слишком нравится, и могу заверить, это чувство взаимное. Кстати, Джек, пока мы тут болтаем, должен сознаться, что записки для шерифа насчет паренька мы с Юстасом не оставили.
– Короче, мы тебе соврали, – сказал Юстас.
– Зачем? – спросил я.
– Так иногда у нас выходит, – сказал Юстас.
– Как я вижу, выходит у вас не сильно правильно.
– Как он видит, – бросил Коротыш, покосившись на Юстаса.
– Слушайте, – сказал я. – Вам виднее, как поступать, чтобы я получил назад Лулу. Только смысла убивать его никакого. Контора шерифа недалеко. Я другое не могу понять, зачем вы мне соврали про записку?
– На тот момент не хотелось вмешивать в дело шерифа, – сказал Юстас. – Это было бы… что там за слово ты сказал, Коротыш?
– Неосмотрительно.
– Во-во, малосмотрительно.
– Нет, – сказал Коротыш. – Неосмотрительно. Да, черт, какая разница. Просто плохая идея.
– Отчего? – сказал я.
– Просто ни к чему, если бы шериф про нас прознал, – сказал Юстас. – Мы ведь с ним знакомы.
– Как узнаешь нас, так и полюбишь, – сказал Коротыш.
– То есть ему любить вас не за что, – сказал я.
– Не, – сказал Юстас. – Так мы друзья. Было, и он охотился за головами. А там женился, остепенился, подавай ему работу. Ну и стал шерифом. Хоть посчастливилось, что жена его сбежала. В общем, неплохо устроился. Да ведь привычка к легким деньгам скоро не проходит. Каракули Коротыша он хорошо знает, а заподозрит, что мы в деле, может сунуть свой нос, куда не надо.
– У меня прекрасный разборчивый почерк, – сказал Коротыш. – Предмет моей гордости, и небрежное написание я никогда бы себе не позволил. Искусству каллиграфии учил меня мой друг, Карлик Уолтер, а он был безупречно образован. Но это отдельная история, и тебе, возможно, нет дела до его образования.
Я смекнул, что он готовит ловушку и стоит только заикнуться, начнется длинный рассказ о том, как он научился красиво писать. Но я не поддался.
– Слушайте, – сказал я. – Надо доставить его к шерифу. И на этом все. Сделаем так и никак иначе.
– А если у нас другое мнение? – сказал Коротыш.
– Тогда возвращайся к своему маленькому телескопу, а ты, Юстас, иди копай могилы или откапывай обгорелые трупы и раскладывай их на пороге. Будет по-моему или не будет вовсе.
Коротыш посмотрел на Юстаса. Тот ухмыльнулся.
– А что, – сказал он. – Мне нравится смотреть, как маленький петушок подрастает.
– Так и быть, – сказал Коротыш. – Тогда поищем что-нибудь вытереть Жирдяя и оттащим его к шерифу.
С этим я отправился на конюшню и попросил ведро воды и какие-нибудь тряпки, объяснив конюху, что собрался помыться. «Забирай совсем это старое ведро вместе с тряпками», – разрешил он. И я, стараясь не попадаться никому на глаза, потащил все в хибару.
Там внутри я обнаружил, что Джимми Сью уже присоединилась к остальным. Я поставил ведро на пол, а Юстас с Коротышом спросили, не хочет ли она, как единственная женщина в компании, выполнить почетную обязанность омовения Жирдяя. В ответ она предложила им сделать друг с другом такое, о чем мне прежде не приходилось слышать, и тогда Коротыш попытался подрядить Юстаса, который также отказался. Остались мы с Коротышом.
В общем, почетная обязанность досталась мне.
Снова взяв воду и тряпки, я подошел и поставил ведро рядом со стулом Жирдяя. И уставился на него. Потом вздохнул и положил тряпки на пол. Жирдяй все еще не очнулся, и я представил, как беру оружие и пускаю в него пулю, но тут же подумал, что это слишком просто. Он должен был страдать. Нужно прострелить сначала ступни, затем колени, локти, яйца и шею. Пусть умрет медленно. Я буду готовить каждый выстрел. Приведу его в чувство и начну стрелять, каждый раз повторяя имя сестры. Тут в голове всплыли картины, как он делает это с ней и как это делают другие, и я снова почувствовал, что меня мутит. Я захотел прогнать эти мысли, но, видно, они засели прочно.
Намочив тряпку, я провел по глубокой ссадине на лице Жирдяя, прямо над бровью. Он застонал. Мне вспомнился пес, которого я однажды подобрал. Неизвестно, как это вышло, но кто-то основательно располосовал его ножом. Я отнес пса на руках в наш маленький сарай. Потом, совсем как теперь, взял воду и тряпки и стал обрабатывать его раны. Ему так досталось, что он совсем не шевелился. Прямо как сейчас Жирдяй. Но пес мне нравился куда больше, и я представил, что Жирдяй – это он. Осторожно водил тряпкой по лицу и голове, там, где волосы слиплись от крови. Я помыл его и там, где вообще не собирался. Крови было много, провозился я долго, но на нем все заживало как на собаке. Кровь уже не шла и местами начала подсыхать.
Когда я закончил, Жирдяй очнулся. Я ждал потока ругани и сквернословия, но он не произнес ни слова. Похоже, Коротыш выучил его, что пистолет вступает в дело в любой момент и по малейшему поводу, так что он предпочитал наблюдать молча, одни глаза сверкали, как лезвие ножа. Естественно, никакой благодарности за мою заботу. Я вспомнил, как было с псом: следом за тем, как я отмыл его и обработал раны, я осторожно приподнял ему голову, чтобы покормить. А когда он поел и набрался сил, пес укусил меня за руку. Я отстранился, и пес, совсем недавно лежавший при смерти, одним прыжком выскочил в открытую дверь. Впрочем, тогда я был доволен собой. Я сделал все правильно, выходил и накормил раненую собаку, и с пониманием воспринял укус – вот только теперь я был причиной того, где и в каком состоянии оказался Жирдяй, и не мог чувствовать то же самое.
Юстас помог мне отвязать Жирдяя и поднять его на ноги. Сам Жирдяй не представлял затруднений в обхождении – слабый, как соломинка на ветру. Я протянул ему мокрую тряпку и заставил подтереть задницу, бросить тряпку в угол и затем натянуть штаны. Подобрав с пола три выплюнутых окровавленных зуба, я завернул их в бандану и отдал ему. Даже не знаю, зачем я это
