Чаща - Джо Р. Лансдейл
Со временем все стихло, а потом из-за угла вышел Юстас и направился к нам. Он присел на корточки, вытащил из кармана кисет и начал сворачивать сигарету. Я впервые видел, чтобы он это делал. Табак сыпался во все стороны, так что Джимми Сью встала и сказала:
– Дай сюда.
Она быстро свернула сигарету и засунула ему в рот. Юстас покрепче сжал губы.
– Держи, – сказала она.
Пошарив в нагрудном кармане, Юстас достал спичку, чиркнул о штанину и прикурил, огонек спички в руке немного подрагивал. Дунул ветер и принес запах гари от сожженных деревьев.
– Он что-то рассказал? – спросил я.
– Много чего, – сказал Юстас. – Молчал поначалу да потом разговорился. Подвернулся кусок старой доски с гвоздем, так вот Коротыш взял, приложил ему к мошонке и забил гвоздь рукояткой револьвера. Перед этим Жирдяй держался, а тут запел, как чертова птичка, лишь бы тот гвоздь поскорей вытащили.
– Я бы не стал дожидаться, – сказал я. – Как заметил, что Коротыш берет доску с гвоздем, тут же все и выложил.
– Да и я, – сказал Юстас. – Какой смысл терпеть и молчать, когда видишь, что говорить все равно придется. Оно же ясно, будет только больнее. С гвоздем, кстати, пришлось повозиться. Он зацепил шляпку спусковой скобой, но долго крутил, пока не вытащил. Это, по мне, хуже, чем когда забивали, так ведь не станешь всю жизнь таскаться с прибитым к хрену стулом.
– Зато всегда есть на что присесть, – сказала Джимми Сью.
– Это верно, – ухмыльнулся Юстас, затягиваясь сигаретой.
– Так он заговорил, – сказал я.
– Ага, – сказал Юстас. – Заливался, как чертова птичка.
– А как узнать, что он не врет? – спросила Джимми Сью.
– Никак, – ответил Юстас. – Знаю по опыту, под пыткой любой готов соврать, если надеется так избежать мучений, а может и сказать правду. Только, думаю, он сказал правду. И у нас есть верное направление. По словам Жирдяя, остальные, вместе с твоей сестрой, держат путь в Большую, как он назвал, Чащу. Вглубь за Ливингстон, где только ежевика и корабельные сосны. Там, в густых темных дебрях, плохие земли. Немало цветных сбежало в те края, чтобы жить и промышлять дичь, да и бандитов немало. Знавал я цветных, что ушли туда, и с тех пор их никто не видел. Закон не любит совать туда нос, ведь часто и они не возвращаются. Вот и нам, значит, туда, если хочешь вернуть сестру, по-другому никак. Уверен, что оно того стоит?
– Стоит, – сказал я. – Но ты как будто не уверен.
– Там не моя сестра, – сказал Юстас.
– А как же обещанное вознаграждение?
– Одно это меня и греет, да Чаща больно плохое место, придется еще поразмыслить, – сказал Юстас.
Я был удивлен. Выходило, он колеблется, и я решил, вдобавок к награде, надавить на его гордость.
– Ты боишься? – спросил я.
– А ты нет? Раз уж собрался на опасное дело и хочешь уцелеть, бояться надо. По-другому выходит, ты слишком тупой, чтобы понять, что в тех лесах. Но я-то знаю. Там они рождаются и всю жизнь проводят. А я много чего слыхал. Как они живут на деревьях и могут медведя с дерева скинуть. Как сношают друг друга, своих родных, мужиков и баб, собак и белок, бывает, и рыб с птицами. Вот я и боюсь, потому как еще в своем уме. А ничего не боюсь только когда пьяный. Тогда надо меня бояться. Трезвый я знаю, как зад подтереть и как прокормиться. И знаю, когда бояться.
– Все это смахивает на сказки, – сказал я. – Вроде дурацких историй Коротыша.
– Да нет, – сказал Юстас. – По большей части все правда.
– Он верно говорит, – сказала Джимми Сью.
– Тебе-то откуда знать? – спросил я.
– Оттуда, что временами некоторые выходят из лесов, самые типа изысканные. Заявляются сюда в город: поменять шкуры на доллары, вусмерть напиться и заглянуть в дом удовольствий. Так что я знаю их не понаслышке. Вот они заставляют раздеться догола, но не снимать ботинки, распялят тебя на комоде и велят петь, пока тебя имеют. Они приносят свою колесную смазку, чтобы намазать тебе анус. Велят называть их папой или братиком, пока с тобой забавляются, или воют при этом, как псы. И всегда подобьют тебе глаз или губы расквасят, а после них вся комната воняет мертвечиной, потому что это их запах. И, по-моему, сами сродни мертвецам, которые никак не угомонятся. Они не просто мрази, Джек, они не из этого мира.
Я не знал, что сказать, но на ум пришло то, что я не раз слышал от деда, и я повторил:
– Грядет новый мир, и погрязшим в грехах людских нет места в мире Господа.
– Слыхала, – сказала Джимми Сью. – Все долдонят про этот новый мир, а твой дед первый. Только, бывало, как меня поимеет, я гляну в окно, а нового мира все нет. Похоже, все тот же старый.
– Ладно, – сказал Юстас, – хочешь не хочешь, мне пора. Вдруг мой штуцер еще пригодится.
Он уронил сигарету, встал, затоптал окурок и повернул за угол.
Когда он удалился, я спросил:
– То, что ты говорила про этих, из Чащи, – ты приукрасила, так ведь?
– Если хочешь знать, наоборот, я пощадила твои чувства, – сказала она. – Не хотела пугать еще сильнее.
– Я не говорил, что испугался.
– Тут и говорить не надо.
– Я с этим справлюсь, – сказал я. – Только зачем тебе идти с нами? У тебя на это нет ни одной причины.
– Кроме как с тобой, мне податься особо некуда, – сказала она. – И потом, ты мне нравишься. Врать не стану, в какой-то момент я могу передумать, но хочу попытаться. Кстати, я не забыла, что тебе обещала, и не отказываюсь, но может быть, это продлится недолго. Вдруг я решу вернуться к прежнему занятию, так сказать, но вольных хлебах. Кто знает. Чем ближе будем к тем дебрям, тем больше может быть соблазн поднять паруса.
– Понятно, – кивнул я.
Что я мог добавить? Но только мысль о Джимми Сью с другими мужчинами в будущем – а мне хватило и прошлого – доставляла боль и внутри, и снаружи.
– Пойду лучше гляну, чтобы его там не убили, – сказал я.
– Если что, невелика потеря, – сказала она.
– Для меня потеря, если я им позволю.
Я вернулся в дом, оставив Джимми Сью сидеть на старом пне на опушке бывшего леса.
(8)
Когда я зашел внутрь, дверь в заднюю комнату была открыта, так что я сразу увидел Жирдяя. Он спал, все еще привязанный к стулу. Вернее сказать, был без сознания. И весь в крови. В комнате стоял едкий запах пота, мочи и дерьма. Коротыш не шутил, когда пообещал его выбить.
От увиденного меня едва не стошнило. Не только потому, что это случилось, но и потому,
