Валентин Берестов - Государыня пустыня
«Обычное колдовство, — подумал бы скиф, увидя как делается противочумная прививка. — Правда, эти люди что-то слишком берегут себя. Могли бы, например, разрезать кожу как следует, до крови, а потом слизать кровь друг у друга. Так делали мидяне и лидийцы, вступая в союз. А еще лучше выдавить кровь в чашу с вином и пустить чашу по кругу. Таков наш, скифский, обычай. Лучшего способа привить дружбу и скрепить клятву, пожалуй, еще не придумано».
Словом, скиф счел бы наш приход на санэпидстанцию вполне разумным и своевременным поступком.
Мудрейшие
Случилось это в первобытном мире.Один мечтатель, первым из людейУстановив, что 2х2 = 4,Пришел к мудрейшим с формулой своей.
Отколотив как следует страдальца,Мудрейшие прочли ему урок:— Для счета нам отлично служат пальцы.Не суйся в арифметику, щенок!
На сотни летИх строгое внушеньеЗакрыло путь таблице умноженья.
Суд потомков
Жили в древности два скульптора — Учитель и Ученик.
Учитель был гением, а с гениями трудно иметь дело. То он ни с того ни с сего возьмет и разобьет молотком почти готовую скульптуру. То вместо богини изобразит известную всему городу особу и не постесняется ее статую предложить храму: молитесь, люди добрые! То на щите самого бога войны высечет собственный портрет.
Зато Ученик был покладист и делал именно то, о чем его просили. Сделанные им статуи стояли и в храмах, и во дворцах, и на площадях, и на стадионах, и даже вдоль дорог вместо верстовых столбов.
Произведения Учителя были известны лишь ценителям и знатокам. «Ничего, — говорили знатоки и ценители. — Пройдет время, и потомки во всем разберутся. Потомки, они умные».
Прошло две тысячи лет. Потомки начали раскапывать города той эпохи. И конечно же, они пока нашли только произведения Ученика, потому что их было очень много. Потомки установили их в своих музеях и восхищались ими, потому что статуи были древними, а древностью нельзя не восхищаться: древние, они мудрые.
История с географией
— Земля имеет форму шара,—Однажды заключил мудрец,За что его постигла караИ страшен был его конец.Мир оказался не готовЖить без поддержки трех китов.
Жертва Перуну
Из всех историй, какие произошли со мной на раскопках, эта, пожалуй, самая удивительная.
Черную записную книжку в клеточку мне подарил товарищ, когда оба мы учились на первом курсе. У нас была общая страсть: мы усердно коллекционировали обмолвки профессоров, забавные вывески, газетные «ляпы». До сих пор помню несколько своих записей из той книжки.
«Евпатий Коловрат нанес сокрушительный удар по задним частям татар».
«Первобытные люди питались, с одной стороны, мясом диких животных, а с другой — кореньями дикорастущих злаков».
«Бежит женщина. Навстречу ей китоврас. «Китоврасе, китоврасе, пожалей меня. У меня по одним спискам восемь детей, по другим двенадцать!»
«Закрытое комсомольское собрание считаю открытым. (Смех.) Товарищи, не вижу в этом ничего смешного. (Смех нарастает.) Товарищи, как же мне быть? Собрание закрытое, я его открываю. (Общий восторг.) Ну, хорошо. Вопрос о формулировке обсудим в будуарах».
Потом мы работали секретарями в приемной комиссии факультета и с охотничьим азартом набрасывались на заявления и автобиографии.
После этого мы поехали на раскопки в Новгород, в первый же день рассорились и перестали разговаривать.
Как-то в воскресенье экспедиция каталась на катере по Волхову и озеру Ильмень.
— Внимание! — провозгласил профессор. — Проплываем мимо того места, где когда-то стоял Перун. После победы христиан позолоченного идола свергли. Он плыл по Волхову, и народ на берегах глумился над богам, перед которым вчера трепетал. По традиции каждый археолог приносит здесь жертву Перуну.
Профессор выдернул из кармана позолоченную авторучку и лихо швырнул ее в набежавшую волну. Его заместитель отправил за борт трубку с головой Мефистофеля (он давно собирался бросить курить). В воду посыпались монеты, заколки, расчески. Бывший мой друг кинул Перуну заграничный карандаш.
Наши взгляды встретились. В порыве отчаяния я вытащил из кармана его подарок — записную книжку с бесценными перлами, размахнулся и швырнул ее как можно дальше в дымчато-серебряные волны Ильменя.
Через несколько дней к нам в столовую зашел работник горсовета:
— Кто из вас будет Животиков В. Н.? Можете явиться за пропажей.
Я так и сел. Заявление Животикова В. Н. я переписал в ту книжку из-за смешной фамилии.
Работник горсовета ушел ни с чем, но через час я уже был у него. Перед ним лежала записная книжка в покоробившейся черной обложке. Я сказал, что я не Животиков В. Н., но книжка моя. И продекламировал заявление. Его выслушали, сверили с текстом и окинули меня отеческим взглядом.
— Так-так. Здорово влетело от руководства? Не помните, при каких обстоятельствах потеряли книжечку? Еще бы! На пьяной рёлке ее нашли!
— А что это такое?..
— Хм… Пьяной рёлкой косари кличут участок заливного луга, оставляемый до окончания сенокоса на предмет беспробудного пьянства. Трава, понимаете ли, высокая, никто не видит, пей и вались.
«Языческое пиршество, — не без трепета подумал я. — Обычай времен Перуна».
— В общем берите книжечку, — закончил работник горсовета, — и больше коллектив не подводите! Университет все-таки… имени Ло-мо-но-со-ва!
Вечером я подошел к товарищу, молча протянул книжку. Тот перелистал ее. Все записи, кроме заявления Животикова В. Н., переписанного черной тушью, были смыты.
— Видал? — обрадовался мой друг. — Перун жертвы не принял! Вернее, принял одни записи. Не любит он, когда жертвуют дружбой!
Красный кораблик
Когда я уезжал в экспедицию, дочка подарила мне свою игрушку — красный пластмассовый кораблик с белым парусом.
— Что будет делать кораблик в пустыне? — спросил я. — Ведь там нет воды.
— Возьми, возьми, — ответила дочка. — Может, пригодится.
Я повесил кораблик на веревочке над входом в палатку. От ветра и жары он из красного сделался бледно-розовым. И дочери приходилось после моего приезда всякий раз подкрашивать его.
