Рассеяние - Александр Михайлович Стесин
кто научился в периоды смут
просто возделывать свой огород.
Не огород, а запущенный сад —
там под конец соберется семья.
Жизнь на полшага отступит назад
и, точно в зеркале, видит себя
в спешных прощаньях, в расколотом «мы».
Входит, как в реку, по пояс в чужой
снимок на память. Преддверье зимы.
Взорванный свет за соседней межой.
* * *
Дедушки Исаака Львовича не стало 25 апреля 1989 года. Весь май бабушка Неля прожила у нас. А в конце июня родители отправили нас с бабушкой на месяц в подмосковный пансионат «Березка». Мне было велено не огорчать бабушку и по возможности присматривать за ней; ей — за мной. Мама верно рассчитала, что такой двойной инструктаж пойдет на пользу нам обоим. Я помнил мамины слова «ты же понимаешь, как ей сейчас нелегко», а бабушка — дедушкино последнее наставление «берегите Аленьку»; и мы оба старались как могли. В «Березке» познакомились с грозной и грузной женщиной по имени Сура Яковлевна — она тоже отдыхала с внуком, моим ровесником. Бабушкино внимание привлекла странная привычка этой Суры разгуливать по всему пансионату в домашних тапочках. И бабушка, которая всю жизнь тяжело сходилась с людьми, с неожиданной непринужденностью пошла на контакт. «Как же это вы так прямо в тапочках гуляете? — засмеялась она. — Я и не знала, что так можно!» «Конечно, можно, — подтвердила Сура. — Мы всегда так ходим. Если так удобнее, значит можно». Бабушке этот ответ, очевидно, понравился. Весь остаток месяца мы гуляли вместе. Я же ничего не понял в этом «мы всегда так ходим». Кто такие «мы»? И что за странное имя «Сура»? У моего друга Сани Клемина дома был русский перевод Корана — дореволюционное издание, одна из бесчисленных диковинок в букинистической коллекции его отца. Я запомнил, что главы там называются «сурами» и что Аллах говорит о себе «мы». Санин отец, по-видимому, не подозревавший, что «мы» указывает на посредничество ангелов, объяснил нам, что это просто такое свойство арабского языка, вместо «я» говорят «мы». Восток — дело тонкое. И теперь меня озарила догадка: что, если эта Сура — арабка, мусульманка? Я спросил у бабушки, и она снова засмеялась — так же как в первый день знакомства с Сурой, когда увидела ее в тапочках.
— Какая же она арабка? Обычная еврейка, как мы с тобой.
— А почему у нее такое странное имя «Сура»?
— Ну, есть такое имя, — только и ответила бабушка. Почему-то она умолчала, что ее мать, мою прабабушку, тоже звали Сурой.
Еще помню в этом санатории некоего Леню, употреблявшего подчинительный союз «то, что» вместо «что» и вычурно-безграмотное «нежели, чем». Кроме этих речевых особенностей, запомнилась странная и отвратительная привычка: Леня лизал поочередно обе ладони, а потом потирал руки. Вот, что само собой отпечатывается в памяти: всякая ерунда.
Потом было лето девяностого года — последнее, предотъездное. Я жил у бабушки в Марьине. Каждое утро мы созванивались с моей детской любовью Юлькой и договаривались о встрече в центре. Я ехал от «Текстильщиков», она — со стороны «Октябрьского поля», мы встречались на «Кузнецком мосту» или на «Площади Ногина». Шли бродить по улице Горького, топтались в бесконечной очереди в кафе-мороженое «Пингвин». На каждом углу продавались сфотокопированные самоучители ушу, пиратские кассеты, кроссовки, значки с изображением Цоя. Мы балдели от этих толкучек. Покупали «Группу крови» и «Звезду по имени солнце». Мечтали попасть на концерт группы «Кино» в Лужниках 23 июня 1990 года. Но 22 июня мы уехали в Америку. Бабушка осталась в Марьине, ей не дали разрешения на выезд. Теперь во всей Москве, да что там, во всем СССР у нее не было никого. Мы говорили с ней по телефону раз в месяц — ужасная связь по пять долларов за минуту. В этих трансатлантических разговорах она казалась (видимо, изо всех сил старалась казаться) вовлеченной в кипящую московскую жизнь. Не на отшибе, в своей однокомнатной квартире в Марьине, а, наоборот, — в гуще событий, в курсе всех новостей. Заезжал Витя Тумаркин. Говорила с Сашей Белоголовским. Побывала на выставке Рериха. «Дайте трубку Алику на секунду! Алло, Аленька? Ты слышал новость? Погиб Виктор Цой. Авария. Отдыхал в Юрмале, ехал на рыбалку, врезался в автобус. Говорят, перед смертью он записывал новую пластинку».
Она приехала к нам в мае девяносто второго. За те два года, что мы не виделись, она практически не изменилась. Только прическа была теперь не такой пышной, как я ее помнил, а какой-то приплюснутой. Оглядела наш общежитский быт: «Ну что ж, будем обживаться. Когда мы с Исааком жили в коммуналке с Люсей и Ваней Тороповыми, там были еще более спартанские условия».
В начале сентября мы с родителями уехали на несколько дней в Монреаль — первый американский отпуск. Бабушка, у которой еще не было грин-карты, позволявшей ей выезжать за границу, осталась дома. Когда мы вернулись, разразился скандал — уже не помню из‑за чего. Вероятно, как все семейные ссоры, он начался с какой-нибудь мелочи и непостижимым для самих участников образом перерос в бурю. Все ругались со всеми. Помню бабушкино «ничего, скоро от меня избавитесь» и мое «если тебе так не нравится с нами тут жить, зачем было приезжать?». Помню, никогда не забуду. Моя грубость была последним, что она услышала в этой жизни. Тринадцатилетний сопляк, я ни о чем не подозревал. Это уже потом мы узнали, что за пару недель до приезда в Америку бабушка перестала принимать антидепрессанты. Решила, что они ей больше не понадобятся.
Я не извинился. Вместо извинения, заглянув к ней в комнату перед сном, буркнул примирительное «Спокойной ночи». Она ответила: «Спасибо».
Воскресным утром за окном голосит неотложка, и через пять минут отряд санитаров в синих джемперах, с носилками наперевес, штурмует квартиру, возвещая о своем прибытии воинственным «CLEAR!»[77]. WHAT IS HER NAME? WHAT IS THE PATIENT’S NAME?[78] «Хёр нэйм?» — переспрашивает мама. HER NAME, HER NAME! DOES ANYONE HERE SPEAK ENGLISH?[79] Они хотят знать, как ее зовут. Хёр нэйм из Неся…
Несья, Несья! Мускулистый парень с ирландским трилистником на запястье выволакивает пациентку на середину комнаты, разрезает ночнушку, наклеивает присоски для ЭКГ. Его напарница поднимает с пола пустой пузырек из-под снотворного. DID SHE TAKE THIS? NESYA! WHY DID YOU TAKE IT, NESYA?[80] Отзываясь на имя, искаженное иностранным произношением и
