Мишель Пессель - Затерянный мир Кинтана-Роо
Искупавшись в море, я принялся устраивать лагерь в этой жуткой обстановке мертвого кокаля. Разыскал полуразбитую дверь, сделал из нее нечто вроде навеса и растянул под ним свой гамак. На кокаль спустилась теплая тропическая ночь, кругом стояла тишина. Я лежал в гамаке, прислушиваясь к шуму далекого рифа и неожиданным, резким крикам, изредка доносившимся из темноты джунглей. Весь день я старался идти быстрым шагом и теперь чувствовал себя ближе к Белизу. Первый раз за все время мне вдруг захотелось, чтобы весь путь уже был позади. Может быть, за мной послали на розыски? Нет, едва ли это возможно. Теперь мне даже не верилось, что где-то существует мир с автомобилями и электричеством. Поскорее бы кончилось мое одиночество здесь, на побережье… С этой мыслью я и заснул.
На следующее утро, едва солнце успело выйти из-за горизонта, как я уже снова отправился в путь. Все утро мне казалось, что я почти не продвигаюсь вперед, так как берег уходил в необозримую даль, будто у него не было конца. Меня стали тревожить мои скудные запасы еды. Сумею ли я продержаться до встречи с людьми? Судя по солнцу, было уже около двух часов дня, когда я подошел к остаткам еще одного кокаля. Как и первые два, он представлял собой лишь беспорядочное нагромождение стволов. Вдали я увидел маленькую, вполне крепкую на вид хижину и уже гадал, можно ли провести в ней ночь, как вдруг заметил тонкую струйку дыма, поднимавшуюся над крышей из пальмовых листьев.
Когда я подошел ближе, в дверях хижины показался приземистый плотный человек лет пятидесяти. Он был без рубашки. На груди его я увидел ужасный шрам дюймов двадцати длиной. Человек улыбался, и это меня несколько успокоило. Он спросил по-испански, кто я такой и куда иду. Я тоже спросил его, кто он такой, на что он с гордостью ответил:
— Хозяин кокаля, — и показал на истерзанную пальмовую рощу.
Он объяснил, что прежде был чиклеро, а теперь вот поселился тут, на заброшенном кокале. Несмотря на его довольно свирепый вид, я был очень рад встрече с ним, мне хотелось познакомиться поближе с настоящим, страшным чиклеро.
Вскоре я понял, что имею дело с человеком, который наверняка был бандитом, хотя сам он с гордостью заявил, что, так же как и я, он авентуреро![24] Бывший чиклеро любезно пригласил меня провести ночь на «его кокале» и поужинать с ним, на что я охотно согласился.
Когда мы вошли в хижину, я удивился, что она в отличие от всех других хижин, где мне приходилось бывать, обставлена грубой самодельной мебелью. В ней стояли стулья, стол и, что самое удивительное, кровать — похожее на сундук сооружение, такое непривычное и почти незнакомое в этих краях. Мое удивление доставило хозяину явное удовольствие.
Пригласив меня сесть, он стал расспрашивать об истинных причинах моего пребывания на побережье. Его любопытство скоро показалось мне подозрительным, особенно после того, как он очень уж заинтересовался моим фотоаппаратом и спросил, сколько он стоит. Я постарался выдать себя за бедного человека. Иду в Белиз искать работу, а этот фотоаппарат мне подарили, но, к сожалению, он поломан, да и новый-то он едва ли мог стоить больше нескольких песо.
Я предложил своему хозяину сигарету, и он стал приветливей. В свойственной мексиканцам манере он подошел ко мне, похлопал по плечу и довольно неискренно заявил:
— Эстамос амигос.
Я вспомнил вечера, проведенные с Боллом в Тепостлане, где после такого чисто внешнего проявления дружбы чаще всего вынимают ножи. «Эстамос амигос» скорее означает «мы пока не враги», чем «мы друзья».
Но какие бы ни были тайные мысли у моего хозяина, совершенно очевидно, что он прежде всего рад был видеть живого человека. Он щедро разделил со мной свой примитивный ужин, состоявший из огромной костистой рыбьей головы, плавающей в какой-то неописуемой похлебке. Из его короткого рассказа я выяснил, что раньше он не только собирал чикле, но и работал лесорубом на разработках махагониевого дерева в Четумале и Белизе. Из Четумаля он «удалился по личным соображениям». Мне казалось, что соображения эти были связаны со страшным шрамом на его груди.
Узнав, что он был в Белизе, я тут же стал расспрашивать его, как попасть в Британский Гондурас. Он подробно рассказал мне о местности к югу от кокаля и обо всем, что может мне встретиться на пути.
По его словам, до конца побережья Кинтана-Роо, то есть до местечка Шкалак на границе с Британским Гондурасом, оставалось около сорока лиг (примерно девяносто миль). По пути мне встретятся четыре населенных места: два кокаля не очень далеко отсюда, колония и небольшое ранчо Рио-Индио на берегу морского пролива к северу от Шкалака. Добраться до Рио-Индио можно за четыре или пять дней. Мой хозяин предупредил меня, что на одном кокале (он называется Эль-Уберо) живет «нехороший человек», который присматривает за остатками наполовину уничтоженной плантации. От Эль-Уберо до Рио-Индио можно дойти за два дня.
Дай бог, чтобы старый бандит говорил правду. Первый раз за все время своего пребывания на побережье я имел ясное представление о дальнейшей дороге. Беспокоила меня только колония.
Я припомнил все, что говорил мне дон Хорхе Гонсалес из Танкаха об этих маленьких поселениях беглых преступников из Центральной Мексики. Репутация таких поселений была более чем сомнительна. Даже в собственной колонии бандиты продолжали совершать преступления, убивая друг друга. Убийство было для них обычным делом. Я даже не смел подумать, что в таком месте можно остановиться или просто пройти мимо него. Стоит только вспомнить, как приняли меня в маленькой колонии Чамаш, откуда пришлось бежать без оглядки.
Я слегка опасался и своего новоявленного друга. Его ужасный шрам и что-то сардоническое в его лице, казалось, не предвещали ничего хорошего. Я снова помянул о своей бедности и, видимо, немного переборщил, потому что мой хозяин вдруг встал и со вздохом сострадания произнес:
— Разве мы все не бедные изгнанники?
В ответ я едва смог выдавить из себя еле слышное «да», но, если бы в тот момент у меня в руках оказалось зеркало, я бы не очень удивился его словам, потому что со своей жиденькой бородкой, драными штанами и жалкими клочьями рубахи я вполне бы мог сойти за юного и прилежного ученика убийцы.
Сказав вполголоса, что мы «одного поля ягоды», мой новый друг, гордо называвший себя авентуреро, поведал мне со всеми жуткими деталями наиболее страшные эпизоды своей «карьеры» и был очень разочарован и даже оскорблен, когда я отказался поделиться с ним подробностями своих бесчисленных преступлений.
Из содержательного монолога старого бандита я извлек много сведений о чиклеро, о том, как отличить их соперничающие партии, и о законах суровой жизни этих людей, добывающих жевательную резинку.
