Анна Чайковская - Триумф красной герани. Книга о Будапеште
Между рестораном и парикмахерской громоздится куча старых стульев в компании вполне симпатичного, чуть-чуть потертого дивана. Ближе к перекрестку на боку лежит шкаф эпохи модерна: резные дверки, медные ручки. Кто-то, наверное, не местный, неосторожно припарковал свою «тойоту» неподалеку от двери, ведущей с улицы вглубь двора – как-то он будет потом отсюда выезжать?
Из двора несут и несут старую мебель: кожаные кресла, торшер без лампочки, холодильник, какие-то доски, полки, цветочные горшки. Горы старого барахла громоздятся выше капота машины, а к вечеру – и выше крыши.
По замыслу организаторов, «ломталаниташ» не подразумевает торговли. Вещи просто меняют своих хозяев: ведь если что-то не нужно одному человеку, оно вполне может пригодиться другому. На практике же, чтобы просто так забрать себе приличную вещь, надо поторопиться, иначе тут же найдется кто-то, кто объявит этот диван, шкаф или радиоприемник своим и попросит с вас… ну хотя бы тысячу форинтов.
Так, за тысячу форинтов каждый, предлагает два венских полукресла улыбчивая тетенька на бульваре. Англоязычные туристы прицениваются: действительно, милые кресла, и недорого, три с половиной евро. К тетеньке подбегает помощник и, чтобы показать изящество и легкость кресла, поднимает его за спинку. Ох, лучше бы он этого не делал! Верхняя часть кресла легко отделяется от нижней, и кресло распадается на две половинки. Туристы уходят. Тетенька кричит вслед: «А вот еще коврик! Тоже старинный! Ручная работа…»
Именно эта смутная коммерция и смущает власти. Строго говоря, криминала тут никакого нет: для того хозяин и вынес вещь на улицу, чтобы она нашла нового владельца. А уж каким образом тот ею распорядится – его дело. Может и продать. Но как-то хотелось бы не выпускать процесс из-под контроля…
Едва ли не главными действующими лицами в этот день становятся цыгане. Они соберут и присвоят все, что вынесут жители, перепродадут здесь же, на месте, или отвезут в дальние деревни: там-то уж точно все пригодится. В их руках ненужная бывшему хозяину вещь тут же приобретает хоть маленькую, но цену.
Обычная ситуация: возле школы грудой сложены стулья, поломанные учениками за истекший учебный год. Останавливается прохожий, вылавливает из этой кучи малополоманный экземпляр и порывается унести. Тут же подбегают два темпераментных молодых человека и требуют плату – все ту же тысячу форинтов. Прохожий пожимает плечами, без колебаний оставляет стул на тротуаре и идет дальше. Там, впереди, еще много чего интересного.
Вот пенсионер пытается продать пустую старую корзинку за цену трамвайного билета.
Вот, как колхозницы над арбузами, сидят толстые цыганки над кучей кинескопных мониторов б / у – караулят.
Молодые люди сосредоточенно работают отвертками, прямо на тротуаре разбирая старые компьютеры.
А вот вполне работоспособное кресло-качалка – тоже оказалось на улице.
Девушка из соседнего подъезда выносит целый ящик фарфоровых безделушек. Пастушки, зайчики и кошечки остались ей от прежних хозяев квартиры, год провалялись на чердаке и дождались, наконец, своего часа. Соседи мигом разобрали всю эту мелочь – пригодится.
Для кого-то разномастные глиняные кружки – лишь старый хлам, даром занимающий место на кухне. А для кого-то – любопытный образец народной керамики.
Кто-то купил новый стеллаж в Икее и не нашел покупателя на старый – на улицу его, пусть берет тот, кому нужно. И берут – студенты-молодожены, не имеющие за душой ничего, кроме стипендии, с удовольствием забирают себе мебель прошлого столетия, справедливо полагая, что в этом есть даже что-то романтичное.
«В хозяйстве пригодится!» – это пароль и девиз дня избавления от хлама. Кажется, именно эта мысль служит двигателем для районных властей и для самих жителей, заставляя год хранить невыброшенный цветочный горшок и терпеть сумасшествие этого дня, – эта оптимистическая мысль царит в головах у всех.
У мужчины средних лет, инспектирующего кучу деревянных досок («На полки сгодится? Или отвезти на дачу?»).
У бабушки, критически осматривающей старую кастрюлю («Почище бы…»).
У того, кто вынес кресло в сентиментальный викторианский цветочек и посматривает на стильную настольную лампу конструктивистского дизайна, и у того, кому давно осточертела эта лампа агрессивного конструктивистского дизайна, но так не хватает уютного мягкого кресла. Желательно в цветочек…
Город выглядит так, будто в нем затеяли было генеральную уборку, потом передумали и объявили ярмарку, а та превратилась в музей под открытым небом. Музей мебели. Музей посуды. Музей быта.
Город выворачивается наизнанку: то, что было спрятано в кухнях, кладовках и спальнях, в этот день оказывается снаружи, перед фасадами домов, на виду.
Так вот какие вазочки стоят у будапештцев на буфетах, вот какие картины маслом покупали в былые времена их отцы или деды, вот какая мебель считалась престижной в годы «гуляш-социализма»!
Во второй половине дня «ломталаниташ» достигает своего пика. Улицы заставлены мебелью, засыпаны тряпками и коробками. Машины с трудом пробираются сквозь завалы старых вещей: те, кто заехали в район, охваченный буйством дня избавления от хлама, пытаются как можно скорее выбраться на волю. Остальные при деле: вывозят добычу – то, что имеет хоть какую-нибудь ценность.
Подтягиваются вернувшиеся с работы жители соседних районов. Им тоже может приглянуться какая-нибудь табуретка, или цветочный горшок, или этажерка. В хозяйстве пригодится – хотя бы до того момента, когда день избавления от хлама будет объявлен в их районе.
К вечеру все самое интересное уже разберут.
Найдет себе место в квартире на втором этаже радиоприемник, вынесенный с первого этажа. Нелюбимая прежними владельцами прабабушкина статуэтка пополнит коллекцию собирателя довоенного фарфора. Стол, служивший трем поколениям жителей дома на улице Доб, послужит еще – теперь уже жителям соседней Королевской улицы. Торшер без лампочки успеет сменить трех хозяев, подорожать и подешеветь и, наконец, уедет в провинцию, за Тису. Чайник с пионами и бабочками переместится недалеко – на соседнюю улицу, в ромкочму «Симпла» или «Фогаш», в один из молодежных клубов, где и найдет себе место, будучи приклеенным за донышко к потолку, рядом с портретом Джима Моррисона, между детской коляской 1950-х годов и связкой кукол Барби.
Утром на улицах останется только абсолютный, стопроцентный хлам вроде разбитого унитаза или вконец развалившегося дивана. Приедут огромные мусоровозы, рабочие погрузят в них мусор и рухлядь, подметут тротуары, потом явятся поливальные машины, смоют пыль, и город снова станет самим собой.
