Камни Флоренции - Мэри Маккарти
Гордость флорентийцев, вошедшая в пословицы наряду с их скупостью, особенно раздражает материалистов, потому что, на первый взгляд, она не основана ни на чем конкретном, если не считать прошлого, к которбму сами флорентийцы либо безразличны, либо относятся с усмешкой. Разве есть у них чтото, чем можно до такой степени гордиться? Ни денег, ни кинозвезд, ни крупного бизнеса, ни «модных» писателей или художников, нет даже своей оперы. Несколько критиков и ученых — «острые глаза и злые языки», — вот и весь итог эпохи Возрождения во Флоренции.
Каждый флорентиец в глубине души — ученый, а каждый ученый — это критик, и именно этот критический дух и является скрытым источником флорентийской гордости. «О, signore, per noi tutti gli stranieri son ugualmente odiosi», — прямо сказала маникюрша Бернарду Бернсону, который пытался настроить ее против немцев перед Первой мировой войной. «О, сударь, мы в равной степени ненавидим всех иностранцев». «Noi fiorentini — Мы, флорентийцы», — это часто употребляемое выражение действует на нервы многим иностранцам, воспринимающим его как кичливость. Но на самом деле это — всего лишь определение или простое подтверждение идентичности; точно так же в замечании маникюрши не было ничего грубого — всего лишь объяснение ситуации.
Маникюрша была бедной девушкой и не стыдилась этого. Вот в чем флорентийцы по-настоящему оригинальны, вот в чем кроется их отличие от остального мира, где бедность служит источником стыда, а истинная природная гордость, в отличие от заносчивости, встречается крайне редко. Флоренция — это город бедных людей, а те, кто не беден, стесняются своего благополучия и стараются скрыть его. У ученых, фермеров и ремесленников есть одна общая черта: у них, как правило, при себе не бывает наличности. Во Флоренции вряд ли может появиться промышленник миланского типа, с толстым бумажником из крокодиловой кожи, или биржевик, вроде тех, что встречаются в Риме. Здешняя аристократия — это мелкое дворянство, озабоченное урожаями и количеством осадков. В период посевной по четвергам графы и маркизы собираются в Палаццо Веккьо, где заседает местное ведомство сельского хозяйства, ведут торговые переговоры, заключают сделки, обмениваются информацией, а в это же время крестьяне, приезжающие из деревень с образцами своей продукции, встречаются на площади перед дворцом; в среду, рыночный день в Сиене, флорентийские аристократы, владеющие виноградниками в Кьянти или Валь д’Эльса, точно так же собираются на площади в Палаццо Комунале. Эти люди, кем бы они ни были — учеными-архивистами, историками-любителями, коллекционерами научных приборов, благочестивыми сынами Церкви, торговцами автомобилями, — в первую очередь чувствуют себя фермерами, а их жены, накрывающие великолепный стол, также проводят много времени за переговорами с fattore (земельными агентами) и счетоводами — ведь им приходится вести хозяйство в унаследованных поместьях.
В целом, флорентийцы мало интересуются акциями и игрой на бирже, их заботит только земля, то есть, «настоящая» собственность. Подобно Микеланджело и Челлини, флорентийцы любого уровня заинтересованы в приобретении недвижимости: маленькой квартирки, которую можно сдавать иностранцам; фермы, которая будет давать хозяину масло, вино, фрукты и цветы для украшения дома. После выходных, проведенных в загородном поместье, семьи из высшего общества возвращаются в город в «фиатах-миллеченто», забитых букетами цветов, обернутыми в два слоя мокрых газет, чтобы они простояли свежими целую неделю; так же поступают и бедняки, отправляющиеся по воскресеньям на автобусе к родственникам в деревню. Аристократы обожают охоту, многие красивые старые виллы обставлены, как охотничьи домики, и при них состоят одетые в зеленое егеря; и ремесленники, и «белые воротнички» в равной степени увлекаются рыбной ловлей в Арно и во впадающих в нее горных речках; по воскресеньям их удочки образуют оригинальный узор вдоль всего берега реки. Оба увлечения основаны на одном и том же принципе: взять что-то у природы, не платя за это.
Подобно мудрой женщине, жившей под портиком церкви Сантиссима Аннунциата и пришивавшей аккуратные заплатки на свое платье, современные флорентийцы способны на настоящие чудеса при проведении восстановительных работ — они мастерски ремонтируют и укрепляют старые вещи, чтобы они могли еще долго служить людям. Реставрация произведений искусства, представляющая собой ремонт в самой утонченной и рискованной его форме, в современной Флоренции достигла высочайшего уровня мастерства; картины и фрески, мраморные и раскрашенные деревянные статуи из флорентийских церквей и далеких сельских приходов поступают в мастерские и лаборатории Уффици, разбросанные по старым кварталам города, и там специалисты и ученые возвращают им первозданный вид. Флорентийский «способ» реставрации, менее радикальный, чем немецкий, практикуемый в Лондоне и Нью-Йорке, представляет собой одно из новых чудес в мире искусства; ученые и историки искусства из английских и американских университетов, критики и кураторы коллекций приезжают сюда, чтобы изучать его на месте. Они смотрят на сотрудников в белых халатах, колдующих, словно врачи, над фресками, снятыми с влажных церковных и монастырских стен, и перед ними оживает старая Флоренция и мастерские вокруг Дуомо. Карабкаясь по стремянкам на шаткие подмости в капелле Барди церкви Санта Кроче, где реставрируются фрески Джотто, иностранные профессора восхищаются работой и новым, «современным» Джотто, возникающим из-под живописи девятнадцатого века — потрясающим, преображенным Джотто, которого так и не узнал Рескин[87], на все лады восхвалявший, как теперь, увы, выясняется, работу Бьянки, реставратора девятнадцатого века; именно он целиком написал образ святого Людовика Тулузского, принятый Рескиным за подлинного Джотто. Святой Людовик Тулузский поблек; поблекла и викторианская эпоха, и единственным напоминанием о ней осталась пухлая голова ироничного францисканского монаха в Санта Кроче, мерящего взглядом непрочные подмости, словно утверждая, с истинно флорентийской язвительностью, что все недостающие фигуры были дописаны здесь «из соображений благочестия».
Творения Джотто в капелле Барди были буквально возвращены из небытия, и не меньшим чудом представляются новшества совремснной, послевоенной Флоренции
