Генри Мортон - Шотландия: Путешествия по Британии

Побочной линией на фабрике (или, может, ее особым отделением) является производство сопутствующих аксессуаров — разнообразных брошей, кинжалов, пряжек, короче, всех тех колоритных мелочей, которые неимоверно повышают стоимость традиционного костюма шотландского горца. Здесь сидят люди, которые монтируют дымчато-желтые камни (долженствующие изображать топазы) в фибулы и рукоятки знаменитых ножей «скин ду». Еще одна развенчанная иллюзия!

— А откуда берутся эти камни? — поинтересовался я.

— Которые натуральные — те наши, шотландские; а подделки из Австрии.

Один из мастеров корпел над «скин ду», который выглядел так, будто побывал во многих боевых схватках. Кожаные ножны были изодраны в клочья, лезвие — мало того что зазубрено, так еще и перепачкано чем-то, подозрительно смахивающим на кровь.

— Что это такое с ножом? — не удержался я от вопроса.

— Да вот, требуется ремонт. Его доставили из Америки.

— Но это едва ли объясняет его внешний вид.

— Видите ли, он принадлежал странствующему торговцу. Парень расхаживал в костюме горца, а его товарищ — чтобы привлечь покупателей — наяривал на волынке…

Я был заинтригован. Даже покидая фабрику, все продолжал размышлять над судьбой этого «скин ду» и его хозяина. Вполне возможно, что на ноже следы крови какого-нибудь твердолобого фермера с американского Среднего Запада!

Я отправился в контору судостроительных верфей на Клайде, где у меня была назначена встреча с другом. Он задерживался, и меня попросили подождать в приемном зале. Это была солидная — чтоб не сказать величественная — комната, отделанная полированными панелями из красного дерева. В ее стенах посетитель чувствовал себя спокойно и надежно, на время забывая о том хаосе, который царит в окружающем мире. Здесь по-прежнему витал дух богатства и процветания — как в эдвардианскую эпоху, — когда джентльмен в шелковом цилиндре мог запросто заглянуть в контору и тут же, на месте зафрахтовать пару прогулочных лайнеров. Во всяком случае, именно так мне представлялось. Помещение заинтересовало меня и как осколок давно исчезнувшего мира. Если уж говорить о чувстве защищенности, то трудно представить себе другое такое место, как этот приемный зал в судостроительной компании Клайда. Даже клубы на Пэлл-Мэлл (с которыми данная комната имела явное сходство) со временем потихоньку меняются. Здесь же, на берегах Клайда — ныне оказавшихся за бортом событий — сохранялась видимость былого оживления, успеха и благополучия.

Одну из стен комнаты занимали высокие застекленные шкафы, в которых хранились шестифутовые модели лайнеров и военных кораблей. Подразумевалось (и вся атмосфера приемной залы к тому располагала), что посетитель непременно ознакомится с выставленными экспонатами, выразит свое восхищение и вообще будет вести себя так, будто для него заказать пару-тройку лайнеров — обычное дело. Наверняка именно так и происходило в старые добрые времена.

В центре залы располагался огромный полированный стол с массивными мягкими стульями вокруг. На блестящей столешнице красовались старинные чернильницы объемом по полпинты каждая. Одного взгляда на эти монументальные канцелярские приспособления достаточно, чтобы представить себе респектабельных джентльменов — иностранных эмиссаров, подписывающих миллионные чеки.

Ах, какая же это была блестящая и значительная эпоха — годы, предшествующие Первой мировой войне! И эта зала для приема высоких гостей — чиновников адмиралтейства и директоров судоходных компаний — в полной мере отражала величие того периода, когда Британия владычествовала на морях и во всем мире. На мой взгляд, эту комнату следовало бы превратить в музей, дабы сохранить для истории и эти великолепные модели кораблей, и этот стол с величественными стульями, и все остальное. Вокруг стола можно было бы рассадить восковые манекены во фраках и шелковых цилиндрах. Придать им естественные позы — будто люди ведут деловые переговоры — и выставить на всеобщее обозрение, чтобы наши обедневшие потомки могли воочию увидеть, как все выглядело в те далекие дни.

На стенах залы висели обрамленные в рамки фотографии знаменитых кораблей, построенных на здешних верфях. Некогда они бороздили необъятные морские просторы и наводили ужас на многочисленных врагов и соперников Британской империи. Интересно, подумалось мне, а кто придумывал имена для наших эсминцев? Не иначе, как в недрах адмиралтейства затесался некий безвестный поэт — уж слишком правильными и уместными казались названия судов, почти как клички любимых охотничьих псов. «Спиндрифт», «Сардоникс», «Морнинг Стар», «Парагон», «Юнити», «Свифт», «Мисчиф», «Майндфул»… Удивительные, безупречные имена.

Двери распахнулись, и в комнату вошел мой приятель.

— Как поживаешь? — приветствовал я его.

— Да неплохо, — ответил он. — Вот только работы нет.

— А что, положение не обещает выправиться?

— Спроси меня о чем-нибудь другом.

Я подхватил его под руку и вывел наружу — туда, где пустующие стапеля сиротливо маячили над водами Клайда. Мне не хотелось нарушать покой этой комнаты, оскорблять ее великолепие разговорами о наших бедах. Пусть себе и дальше дремлет в тиши и видит сны о былом величии, о прекрасных кораблях… и полновесных чеках той эпохи.

Надеюсь, что когда я состарюсь, жажда странствий покинет меня. Я смогу тихо-мирно сидеть дома и предаваться воспоминаниям. Сколько же ранних утренних путешествий довелось мне совершить за свою жизнь! В детстве меня рано укладывали спать. Возможно, поэтому я часто поднимался на рассвете и отправлялся на прогулку — исследовать просыпающийся, омытый утренней росой мир, который, как я верил тогда, принадлежал исключительно мне. Наверное, именно тогда закладывались мои нынешние привычки и предпочтения. Во всяком случае любовь к утренним прогулкам я сохранил и сейчас, в зрелые годы. Одно раннее утро способно доставить мне больше удовольствия, чем тридцать полновесных летних дней.

Анализируя свои детские воспоминания, я пришел к выводу, что на период от десяти до четырнадцати лет приходится самая волшебная пора жизни. В это время особенно остро ощущаешь красоту окружающего мира, в котором еще нет места злу. Это единственный момент в жизни, когда на земле ненадолго воцаряется рай, и мы — благодаря потрясающей самоуверенности юности — оказываемся в самом его центре. Именно так: в центре рая и, следовательно, в непосредственной близости от Бога. Сегодня я часто наблюдаю за подростками и гадаю, насколько им близко мое тогдашнее восприятие мира. И посещают ли их такие же чудесные грезы, какие были свойственны мне в их возрасте?