Георгий Чиж - К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ.
Перед мысленным взором Баранова пронеслись длинной вереницей двенадцать лет тяжелых испытаний. Главный правитель российских владений в Америке, «коллежский советник и кавалер», положив лысеющую голову на руки, долго сидел перед столом, не вставая и не шевелясь...
В этот же день все спасенные Барбером люди были доставлены на берег. Вместе с ними прибыл помощник Барбера с полномочиями принять пушнину.
Расспросы спасенных вполне убедили Баранова в том, что Барбер сыграл роль предателя, и он искренне сожалел, что не мог разделаться с ним. Так же, по-видимому, расценивал обстановку и Барбер, и уже к вечеру «Юникорн» снялся с якоря и ушел к Сандвичевым островам.
Успех ситхинцев вскружил голову всем соседним племенам, а слухи о слабости россиян, усердно раздуваемые капитанами иноземных кораблей, сулили легкий успех.
По всему берегу, от островов Шарлотты до самого Кадьяка, гибли «по неизвестным причинам» русские корабли, учащались нападения, бесследно исчезали промышленные партии. Наконец неожиданно пал сосед Ситхинской крепости.
С потерей Ситхи пропали мечты Баранова о дальнейшем продвижении к югу и заселении еще не занятых пространств до реки Колумбии и далее до калифорнийских границ колоний Испании.
О кораблях, которые должна была выслать компания из Петербурга, ни слуху ни духу. Неизвестно, вышли они или еще лишь снаряжаются? А может быть, вообще не будет никаких кораблей?..
Баранов все-таки надеялся на помощь. Но не стал ждать ее и приступил к осуществлению собственного плана возвращения Ситхи.
6. У ЛЮДОЕДОВ МАРКИЗОВЫХ ОСТРОВОВ
Всю ночь под одним только фок- и формарселем «Надежда» медленно и осторожно подходила к Нукагиве. Уже с четырех часов утра все были на палубе и с любопытством вглядывались в туманные еще очертания незнакомых берегов. Первая, открывшаяся в десять часов утра бухта около мыса Крегик-лифт не понравилась: белые как снег буруны бились у ее берегов – с высадкой на берег было бы трудно.
Перешли к другой, заранее условленной с Лисянским – Анне-Марии, по местному – Тойогай. Была, однако, прежде всего необходима тщательная разведка.
На двух ялах, впереди корабля, отправились лейтенант Головачев и штурман Каменщиков с шестью гребцами на каждом, все вооруженные ружьями, пистолетами и саблями. С обоих ялов производился промер глубины.
– Головачев, вспомни обо мне, когда будешь хрустеть на зубах у людоедов! – кричал Толстой.
– Шутки в сторону, – сказал, свесившись за борт, Левенштерн, – присмотрись там хорошенько к девушкам и привези на корабль двух-трех людоедок.
– Нашел о чем просить! – вмешался Ромберг. – Лучше узнай, есть ли здесь вино, и какое именно.
– И в какие игры здесь играют в карты, – добавил Толстой.
– Погодите, погодите, – смеялся вооруженный до зубов Головачев. – Слишком много поручений, со всеми не справлюсь...
Десяток подзорных труб обшаривали берег и провожали ялы.
– Идут, идут! – вдруг заволновался младший Коцебу, пальцем указывая, куда надо смотреть. – Вон там, под теми высокими деревьями.
Действительно, что-то как будто шевелилось в тени у самого берега.
– Лодка! Ей-богу, лодка! – закричал неистово Коцебу.
От берега отделилась лодка с несколькими людьми и устремилась навстречу Головачеву.
– Какие отчаянные, идут вовсю прямо на Головачева, – удивлялись на палубе.
– Однако и Головачев... смотрите, бросил промеры и пошел навстречу. Неужто начнется схватка?.. Как интересно!
– Ах, вот что, на лодке подняли белый флаг... Откуда же дикари знают о существовании такого европейского сигнала мирных намерений?
– Сходятся... Сошлись... Поразительно, один из дикарей поднимается в лодке. Протягивает руку Головачеву. Головачев подает свою.
– Разговаривают! – заорал Коцебу. – Ха-ха-ха, лейтенант Головачев заговорил по-нукагивски! А нукагивец переходит, ей-богу, переходит в шлюпку к Головачеву!
Трубы впились в шедший на всех веслах ял; за ялом следовала лодка с дикарями. Что это, рога, что ли, у них на головах?
Ял подходит... Голый, с головы до пят татуированный дикарь сидит рядом с Головачевым, и оба оживленно разговаривают. Все устремляются к трапу, один только Крузенштерн сохраняет самообладание и продолжает стоять на шканцах. Дикарь с Головачевым быстро проходят мимо Коцебу, направляясь прямо к капитану.
Однако этот людоед мало похож на тех, что в лодке, он ничем не отличается от европейцев. Вот разве только татуировкой на лице. Те, в лодке, великаны, кожей темнее, у них черные волосы подняты с висков на макушку, свернуты в шарики и стянуты белыми и желтыми ленточками, завязанными бантом. Мускулатура, как у атлетов. Но, может быть, это особая раса или сословие – гребцы, а гость – их начальник, не гребец, а вельможа?.. Подходит к капитану, что-то говорит. Капитан улыбается, протягивает руку и что-то отвечает.
– Говорят по-английски, – шепчет брату забравшийся вперед Отто Коцебу. – Он назвал себя. – Отто пятится назад и говорит разочарованно: – Эдуард Робертс, англичанин... Стоило сюда плыть целый год, чтобы увидать англичанина.
– А почему же он татуирован?
– Очевидно, здесь его онукагировали.
– По-местному меня величают Тутта-Будона, господин капитан, – сказал англичанин. – Я женат на внучке короля этих островов. А ранее, до того как случайно восемь лет назад попал сюда, служил матросом на купеческих кораблях и бывал в Ост-Индии, в Китае и даже в Санкт-Петербурге.
Гардемарины Коцебу были разочарованы. Ничего романтического: какой-то беглый английский или американский матрос.
Иначе оценивал мысленно эту встречу Крузенштерн:
«Услужлив, вежлив, ссылается на рекомендации каких-то неизвестных капитанов бывших здесь случайно судов, зять короля, а следовательно, особа с весом...»
И действительно, не прошло и десяти минут, как «Надежда» с Тутта-Будона за лоцмана двинулась вперед и к двенадцати часам спокойно стала на якорь в бухте Тойогай. Бывшие в лодке гребцы выгребали за «Надеждой» до самого якорного места. Оказалось, что это вовсе не гребцы, а просто спутники Робертса и что среди них есть даже родственники короля. Гости были приглашены на палубу и щедро одарены материями на набедренные повязки и ножами из железных обручей, выкованными кузнецом «Надежды».
В течение какого-нибудь часового переезда Тутта-Будона успел мастерски провести внутриполитическую интригу против другого случайно оказавшегося на острове европейца – француза Джона-Джозефа Кабри, по местному – Шоу-Цгоу.
– Бойтесь его, – предупредил англичанин, – он нехороший человек.
– Ишь ты! – смеялся Толстой. – И здесь неустанно воюют англичане с французами.
