Георгий Чиж - К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ.

– Это очень интересное явление, этот пращник, – вполго­лоса рассказывал спутникам Шемелин. – Он замещает коро­ля в его отсутствие, если оно продолжается больше суток, но не как глава власти, а как глава семейства, блюститель се­мейного очага и временный муж королевы.

– Да, гладиатор, как посмотришь, – вздохнул акаде­мик живописи Курляндцев, не отличавшийся крепким здо­ровьем.

– Он именуется хранителем священного огня и избирает­ся из самых сильных и храбрых воинов, – добавил Шемелин.

– И, наверное, большой любитель военного блюда, – ус­мехнулся Брыкин, намекая на людоедство.

Тем временем Мау-Гау по указанию егеря Ивана без про­маха поражал на громадном расстоянии указываемых ему птиц и четвероногих. Тяжелые камни со свистом летели из его пращи и скрывались из глаз.

* * *

Пришла «Нева», стала на якорь неподалеку. Лисянский тотчас приехал на «Надежду». После завтрака Крузенштерн предложил нанести визит королю, и они вместе отправились на остров.

Королевская ставка находилась в долине, в одной миле от берега. Вела туда, собственно говоря, не дорога, а быстро текущий неглубокий ручей с ровным песчаным дном. При­шлось идти, шлепая по воде, босиком. Впереди далеко тянул­ся уходящий понемногу вверх лес кокосовых и хлебных де­ревьев, пропадая в дымке далеких гор. Затабуированные де­ревья были отмечены у комлей ожерельями-плетушками, с них свисали плоды тучного урожая. Кокосы местами сменялись панданами со странными ветвями, усыпанными питательными орехами, алевритами с масляными орехами, гардениями с их одуряющими цветами, акациями, гибиском. Кругом шумели живописные водопады, низвергавшиеся с высоких скал. Струи воды, ударяясь о подножья в виде глубоких каменных чаш, разбрызгивались мельчайшей пылью. Многоголосым свистом и чириканьем пернатые словно пели гимн расточи­тельной, разомлевшей на солнце природе.

Король гостеприимно встретил моряков шагов за сто до своего жилища, а затем представил всю свою семью, включая маленькую внучку. Это было знаком особого внимания, потому что видеть ее могли только мать, бабка и ближайшие родственники. Предусмотрительный Лисянский торжественно и серьезно принял ребенка на руки, осторожно покачал и, положив в постельку, прикрыл его подарком – роскошным кружевным покрывалом. На него с умилением смотрела мать – принцесса из соседнего племени таи-пи, с которым путем брака заключен был вечный мир. Она была привезена сюда по воде через глубокий залив, и потому залив находил­ся под безусловным табу.

Некрасивый, со свисающими усами и большим ртом, с не­померно широкой грудной клеткой и немного кривыми нога­ми, Лисянский, по-видимому, казался ей олицетворением ка­кого-то недосягаемого, особо отмеченного сверхчеловека.

Гости получили разрешение осмотреть на острове все, что их интересовало, и даже Морай – место захоронения остан­ков умерших, хорошо набальзамированных кокосовым маслом. Морай считался еще и обиталищем духов умерших, мстительных и страшных божеств различных рангов.

Смрад гниющих тел распространялся под душными темными ветвями далеко за пределы Морая. Трудно и тошно было дышать этим неподвижным, густым в парном воздухе запахом разложения. Однако у самого Морая обитал глав­ный жрец с семьей, которому, очевидно, этот запах не был противен.

Гости остановились у входа в Морай, устроенного в виде низенького сарайчика, в который вела крохотная лазейка. На каменном помосте лежали груды костей тех несчастных, которых приносили в жертву, предавая тела их гниению. В воз­духе стоял неумолкаемый звон носящихся тучами мух и раз­ных насекомых. Подле груды гнили на подножье возвышался идол с толстым животом, как бы утучненный кровью челове­ческих жертв. Направо виделась «тапапау» – погребальница с разлагавшимся трупом и идолами, вокруг которых на земле были разбросаны в изобилии кокосовые орехи, плоды хлеб­ного дерева, гниющая рыба и трупы заколотых для пира собак.

А на темном фоне высоких гор, окаймленных играющими на вечных снегах золотыми лучами солнца, сквозь купы све­жей яркой зелени, с вершин и обрывов черных утесов неподвижно свисали десятки голубовато-белых полотнищ огромных водопадов. Стремительно прыгая по скалам и как бы утомясь этой скачкой, они вдруг бессильно повисали над бездной, ка­залось, беззвучно падали туда с головокружительной высоты, чтобы снова, далее начать свою безумную скачку по камням и обломкам окал, а затем, успокоившись, в мощных потоках слить свою буйную воду с глубокими водами лазурно-прозрачных, прохладных горных озер.

* * *

Капитаны условились выйти в море, как только будут за­кончены работы на кораблях и пополнены запасы пресной воды. Считанные дни оставались до отплытия.

Неприветливо и неуютно стало в бухте Тойогай. Природа продолжала расточать свои ласки, но их никто не замечал, щедрое солнце согревало и баюкало, но берега опустели. Навещали корабли почему-то еще более усердно только сумрач­ный Робертс и обидчивый, вертлявый Кабри.

Завизжали плотничьи пилы, старательно завозили по бор­ту длинными кистями, покрывая его до ватерлинии светлым тиром, маляры; застучали своими деревянными молотками конопатчики, ища щелей и заливая их кое-где составом из твердой смолы, клея, масла и серы, не распускающейся от жары. Матросы смолили канаты, еще и еще раз просушивали паруса: корабли готовились к отплытию.

В день отплытия легкий ветерок с утра зарябил гладкую синеву бухты. Корабли подняли якоря. «Нева» медленно по­тянулась на верпах вперед, к узким воротам залива, за ней, подняв паруса, устремилась «Надежда». Внезапно ветер упал, и «Надежда», подхваченная течением с моря, понеслась на мрачные, зловеще черневшие утесы, у подножия которых пе­нилась кружевная полоска бурунов. Едва брошенный тяже­лый якорь достиг дна, как корабль резко остановился – почти вплотную к скалистым утесам. Тучи птиц, вспугнутых близостью людей, с воплями поднялись со скал, закружились над кораблем. Казалось, спасения нет... еще минута, еще немного, каких-нибудь десять сажен, и корабль разобьется об острые каменные стенки, уходящие отвесно в глубокую воду.

Спускаясь по невидимым с корабля уступам, делая от­чаянные прыжки, с луками и копьями в руках, к воде устре­мились десятки голых дикарей. Они орали, размахивая ору­жием. Вот сорвался в воду один, другой, третий. С «Невы» загремел пушечный выстрел. Пущенная с «Надежды» ракета, обдав змеиным шипением и дымом стенки утесов, сотней па­лящих огней разорвалась над головами дикарей. Это отрез­вило людоедов, бросившихся врассыпную подальше от ко­рабля.

К «Надежде» помчался спасательный катер «Невы». Матросы изо всех сил налегали на весла. «Надежда» мед­ленно дрейфовала к утесам – каждое колебание волны отни­мало несколько вершков. На палубу упал десяток легких, по-видимому отравленных, искусно и красиво оперенных стрел.