Георгий Чиж - К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ.

В течение какого-нибудь часового переезда Тутта-Будона успел мастерски провести внутриполитическую интригу про­тив другого случайно оказавшегося на острове европейца – француза Джона-Джозефа Кабри, по местному – Шоу-Цгоу.

– Бойтесь его, – предупредил англичанин, – он нехоро­ший человек.

– Ишь ты! – смеялся Толстой. – И здесь неустанно воюют англичане с французами.

Приехал и сам «нехороший человек» – Кабри. Крузен­штерн на всякий случай и его оставил на корабле, что­бы пользоваться услугами обоих. Офицеры стали работать над примирением этих единственных двух на Нукагиве европейцев, а Толстой – ссорить; так казалось ему инте­реснее.

От Робертса и Кабри узнали, что наибольшим влиянием на островах пользуются жрецы, таинственная и грозная власть, имеющая к тому же право налагать общеобязатель­ные для всех без исключения, включая и самого короля, за­преты – табу. Власть короля была, в сущности говоря, властью наиболее богатого и влиятельного человека, имею­щего достаточное количество приверженцев. Островитяне, а их было тысяч пятнадцать, чувствовали себя довольно сво­бодно, каждый был полным хозяином своей усадьбы и семьи. Женщина не была порабощена, хотя на нее и налагались осо­бые табу, не распространявшиеся на мужчин. Работать жен­щинам приходилось больше, чем мужчинам, так как на них лежало домашнее хозяйство и рукодельные работы. Основою питания служили плоды хлебного, кокосового и бананового деревьев, а они не требовали никакого ухода и росли повсе­местно. Для искусственного насаждения достаточно было вы­рыть небольшую яму и сунуть в нее ветвь растущего дерева. Все остальное довершала природа.

Мужчины большую часть дня лежали в полной праздно­сти на циновках, в тени деревьев; от скуки плели не торопясь веревки, корзинки из тростника или готовили и тщательно отделывали предметы вооружения.

Война была одним из любимых занятий мужчин, хотя жре­цы часто запрещали ее своими табу. Она открывала нукагивцам возможность полакомиться человечиной. Во время го­лода, вызванного засухой, или в дни торжественных военных праздников по случаю победы они ели человеческое мясо уби­тых или пленных врагов.

Кабри, как оказалось, был завзятым воином и не раз по­лучал свою долю человечины за военные доблести, но он уси­ленно отнекивался и горячился, когда на корабле высказыва­лись подозрения в людоедстве.

– Я не отрицаю, – говорил он, – свою долю человечины я получал не раз, но всегда выменивал ее на свинину, она вкуснее.

– Как же вы можете их сравнивать, если не ели? – ехид­но спрашивали его.

– Предполагаю, только предполагаю... – отвечал фран­цуз.

Откровенного признания не мог выудить у него и Тол­стой.

Вслед за европейцами на корабль приехал и сам король Тапега Кетонове в сопровождении восьми человек свиты – рослых, крепких людей. Сам скромный, молчаливый и важ­ный, он долго спокойно и безразлично относился ко всему окружающему. Однако тотчас же вышел из равновесия, как только увидел в каюте капитана большое зеркало. Пошарив рукой за рамой и убедившись, что видит самого себя, он про­тягивал к зеркалу руки, ухмылялся, изгибался во все сторо­ны, поворачивался и боком и спиной и с удовлетворением рассматривал детали своей татуировки. Ею он был покрыт, как щегольской, с иголочки одеждой, с головы до пят, и как будто даже не казался голым.

Насилу при помощи Робертса Крузенштерну удалось ото­рвать короля от зеркала и увести в кают-компанию, где был подан чай. Сладкий чай понравился, но пить его король не сумел, сколько ни старался подражать смеющимся офицерам. Смеялся и сам король, когда они пытались поить его с ложеч­ки. Он, однако, заметил, что в чай сыплют ложечкой белый порошок и, как только его попробовал, с необыкновенной бы­стротой стал черпать из сахарницы, пока его не остановил англичанин Робертс. Это было тем более удивительно, что на острове сахарный тростник рос в изобилии.

Король выпросил себе у капитана бразильского попугая, пару больших пестрых кур и петуха, объяснив, что куры у него на острове очень мелки, а хочется иметь таких же больших. С удовольствием, но без жадности принял он также в подарок штуку пестрой материи и зеркальце – для себя и для королевы, которой послали и немного сахарного песку. Складные ножи вполне удовлетворили остальных.

Не успели гости отвалить от корабля, как от берега от­плыла целая партия каких-то рогатых голов. Нетрудно было догадаться, что это головы нукагивцев, плывущих с какими-то съестными припасами. За первой в некотором расстоянии плыли другая и третья партии.

Вскоре при оглушительно громких возгласах: «О! ай! эй! оу!» – пловцы открыли бойкую торговлю кокосовыми ореха­ми величиной с человеческую голову, пудовыми кистями бананов, редкими по величине шарами хлебного дерева и са­харным тростником. Разменной монетой служили обрез­ки ржавых железных обручей. За такой обрезок давали пять-шесть больших кокосовых орехов или две-три кисти бананов.

Бойко шло дело и у прибывшего на корабль мастера-та­туировщика. Вооруженный топориком, очень похожим на жезл, он легко, как бы играя, насекал на подставляемых матросских спинах, руках и ногах красивые симмет­ричные узоры, примазывая кровоточащие разрезы различно­го цвета красками из висящей у бедра хитро сплетенной корзинки.

В азарте торговли никто не заметил, как к кораблю под­плыла еще одна партия пловцов, человек в сорок, – это бы­ли нукагивские девушки...

Вечером Крузенштерн снял запрещение личных покупок. До сих пор закупать поручено было только продовольствие и только Ромбергу и Эспенбергу, что было совершенно правильно, ибо азарт и легкомысленная конкуренция могли ис­портить все дело. Между тем у любителей разгорелись глаза, когда островитяне, кроме продовольствия, стали предлагать искусно отделанные пики, дротики, палицы из черного или красно-бурого твердого дерева, головные уборы, ожерелья, белые и желтые ткани из коры, прикрывающие наготу нукагивских женщин, ювелирно изукрашенные черепа врагов, раз­нообразные украшения из раковин. Особенно озабочен был покупками такого рода посол, имевший специальное поруче­ние от Академии наук и императорской кунсткамеры. Он про­сил натуралистов помочь ему; дал отдельный приказ егерю и возлагал особые надежды на Шемелина, для чего отпустил его в глубь острова.

Прихватив Курляндцева, Брыкина, егеря и вооружив­шись для храбрости пистолетами, Шемелин набрал изряд­ный запас русских и английских железных изделий и смело вступил на землю «человекоядцев». Проводником у них слу­жил, по рекомендации Робертса, саженного роста молодой детина – искусный пращник Мау-Гау, совершенный тип нукагивского геркулеса, имевший некоторое отношение или причисляемый к составу королевской семьи. Мау-Гау был за­мысловато и художественно татуирован.