Галина Шевцова - Япония. В краю маяков и храмов
Солнце взошло. А на вершину все тянутся и тянутся цепочки опоздавших его встретить. Интересно, обидно им по этому поводу или не слишком?
Кроме восхода, на вершине есть шикарный кратер. Вулкан все-таки. Тени от камешков четкие и длинные, как будто не от гальки, а от скал. Набиваю себе полрюкзака разноцветной лавой с вершины Фудзи. Еще там есть Дзиндзя — маленький синтоистский храм, где ставят на посохи пришедших штамп о том, что этот посох был на вершине Фудзи. И почта — можно отправить открыточку родным. Штамп на посох я поставила, а от открыточек воздержалась.
Потом встретилась мне девочка из Новосибирска. Японист. Здесь на трехмесячной практике. На Фудзи поднимается третий раз. Потому что не хочет быть дурой. Говорят ведь, что дурак тот, кто не поднялся на Фудзи, а кто поднялся два раза, тот дважды дурак. Вот она и решила в третий раз залезть, чтоб выпасть из круга определений. Она вообще-то не сама по себе. С ней еще русский друг сердца и один японец. Но друг вышел слабоват и сильно запаздывает, японец знакомый его подгоняет, а она вот здесь ошивается в ожидании.
Многие люди ходят в кислородных масках. А мне ничего. Лучше даже дышать, чем внизу. Все люди разные, как говорится. Да. Стремительно теплеет, и потому я стаскиваю с себя кое-какие шмотки.
Собираюсь спускаться. Фоткаю напоследок. На плато выбрались, взявшись за руки, две барышни и радостно пискнули: «Мы смогли!» — «Поздравляю!» — хихикнула я.
Ага, вот и русский медлительный друг сердца. Толстенький мальчик средних лет. Эмигрантского вида. Процентов девяносто даю — житель Германии. И подгоняющий его пожилой японец. Новосибирская барышня в пасечной соломенной шляпе скачет впереди и подбадривает героя. Что ж, и он тоже залез на Фудзи.
Спускаться поначалу вроде легче и быстрее. Только очень начинают болеть ноги. Фотик несу в рюкзаке — боюсь с ним упасть. Поэтому приходится часто останавливаться, доставать аппарат, щелкать и снова прятать. Руки в белых перчатках сжимают посох. Как в том анекдоте про цирк, где «тут выхожу я, весь в белом». Вслед за мной спускаются два японских молодых человека. Они регулярно падают, дергаются, смешно поддерживают друг друга и громко пищат: «Ой-ой, как ноги у нас болят!» Странная парочка.
В моем магнитофоне окопался Игорь Жук и «…наркоманит Парнас застоявшимся ядом гитар…». Люди идут навстречу. Как мне жаль тех, кто все еще лезет вверх. «Доброе утро!» — «И вам того же!» Каждому надо ответить. У меня уже в голове звенит это «доброе утро», и горло болит, и губы обветрились. «Доброе утро, добрый день». Таков уговор… Мальчики с больными ногами ошиваются рядом. То я их обгоню, то они меня. «Смотри, — наконец говорит один из них, — вон барышня за веревку на спуске держится, так же легче, наверное». Они вцепляются в веревку ограждения, повисают на ней, дергаются, пищат и плачут. «Вам что, правда так плохо?» — наконец не выдерживаю я. Один из мальчишек открывает левый заплаканный глаз, ухмыляется: «Нет, нам, конечно, не хорошо, но не хуже, чем всем. Просто мы клоуны и заодно тренируемся, чего зря время терять». Он снова жмурится, смешно раскачивается и заводит старую песню: «Ой, ноги болят мои, ой, ноги болят!»
И кто сказал, что на Фудзи полно мусора? Никакого мусора не вижу. Вижу только невообразимый горб склона, укрытый разноцветными пластами лавы — розовой, черной, серой. Вижу небо и вершины внизу. Они прокалывают облака. И еще вижу стеклянную крышу горного приюта — блестящего инопланетного строения в этом странном мире резкого солнечного света, облачного пуха и черных теней.
Привал — полпути вниз. Небо и горы наполовину в тумане. Крыша приюта привалена валунами, стеклянный бак воды греется на солнце, на камнях проветривают подушечки после ночевки какие-то туристы. У некоторых прохожих посохи с прицепленным японским флагом. Флажки развеваются на фоне гор. Красно-белые флаги на зелено-белом фоне горы. Чистый воздух.
Скамейка на площадке приюта. «Бог милостив, он встретиться не даст, он друг от друга нас побережет, все суетно, сказал Экклезиаст, все суетно уже который год…» Я перематываю кассету и слушаю эту песню пять раз. У девочки-японки на рукаве спортивной куртки написано латиницей: «Тарас Бульба». Интересно, где ей родители эту кофточку прикупили?
Со второй половины спуска становится гораздо труднее — камни сменяются пыльной осыпью. Когда поднимаешься, это не проблема, но вниз — скользят ноги. Кроссовки поднимают тучи пыли, она порошит глаза, и сквозь линзы очень плохо видно. Теперь я понимаю, почему на Фудзи поднимаются ночью: еще неизвестно, как лучше — по холоду при свете фонарика или днем по этой безумной жаре.
В отдалении — гром. Нет, это не гром, это, господи спаси, орудийные залпы. Правду говорят, что на Фудзи есть американские военные базы. Вот внизу и броневичок тащится с солдатиками. А может, это просто трактор защитного цвета? Интересно, работники храма на вершине что, каждый день туда-сюда таскаются? И кто меняет бутылки в приютских торговых автоматах с газировкой?
На последнем уровне подбираю валяющуюся на земле юную японку.
— Тебе куда?
— На Сингогоме, но я заблудилась…
— Скажи мне, как можно заблудиться, идя вниз по единственной дороге? Пошли, я иду туда же! Тебе сколько лет?
— Семнадцать, учусь в инязе на итальянском…
— Нравится?
— Пока не понимаю…
Внизу на пятом уровне меня ждет Саша. Она благополучно пережила холодную ночь. Все остальные уже в автобусе, но до отхода еще час. Покупаем с ней фудзийские сладости и хрумкаем в столовке вермишелью соба с супом и темпурой. От Саши я узнаю судьбу нашего продвинутого капитана Дэвида. Он не дошел до вершины — вернулся с полпути, потому что ему стало плохо от нехватки кислорода. Некоторые пацаны тоже повозвращались. Остальные падали в обмороки на вершине. С барышнями все в порядке. В том числе и со слабенькой эстонкой Анной — в полпятого утра я сама ее видела отплясывающей над кратером, и с моей соседкой Фариде, которая влезла на Фудзи прямо в своем глухом платке и балахоне до пят. Лишний плюс в пользу совершенства «слабого» пола.
По дороге назад сижу в автобусе рядом с мелким мальчиком из Сингапура. Мальчик симпатичен и приветлив. Разговаривать нам особо не о чем, поэтому все семь часов переезда мы спим, прислонившись друг к другу. И вообще малазийцы мне понравились.
На входе в общагу нас шумно встречает Манас и грузит на себя наши рюкзаки. Приключение окончено.
На следующий день ноги болят капитально. Подняться или спуститься по лестнице кажется неразрешимой проблемой. Кроме того, от солнца сгорел нос. Но проваляться денек в постели невозможно. Надо ехать в посольство за визой в Тайвань. А потом в Кинки — отдавать документы. По дороге в универ я тихо надеюсь на то, что по случаю каникул в мастерской будет один лишь аспирант Косида, которому и надо эти документы вручить. Он, конечно, может, глядя на мою вихляющуюся походку и забавного цвета нос, чего и подумать, но вслух точно ничего не скажет. Однако первый, кого я вижу в мастерской, — сэнсэй Сакураи. И первое, что слышу от него:
