Георгий Чиж - К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ.

– Кажется, ты дело говоришь, – одобрил Голиков, от­ставляя чашку в сторону. Со скрипом пододвинул кресло, облокотился обеими руками на стол и сосредоточенно уста­вился прямо в рот Шелихову, приготовившись слушать.

– Я вот и смекаю: надо сколотить небольшую, но креп­кую компанию, – Шелихов крепко сжал кулак. – Во!.. И по­слать на острова, которых еще никто как следует не знает, сразу несколько кораблей. И не на один год, а на четыре по крайней мере. Привлечь к себе жителей лаской, подру­житься с ними, построиться накрепко, завести промыслы, где пушного зверя много да рыбы – для продовольствия... А там собрал на один корабль товару, отправляй тотчас, скажем, об­ратно в Охотск, где твоя контора. Оборотился – за ним другой, оборотился – третий. Выбирать зверя, само собой, с толком, по расчету... И поверь, ежели будем действовать, как теперь, то своих насиженных и устроенных мест у нас не будет. А за­щищать твои прибытки никто не станет. – Шелихов повысил голос. – Охота государству их защищать?! Есть – ладно, а нет – и не надо. Другое дело – свои новооткрытые земли, государственные, признанные, земли Российского владения!..

Шелихов умолк. Гость задумался.

– Кто же возьмется за такое дело: строить корабли, ехать, бросить дело на много лет? – с сомнением проговорил старый купец и спросил: – Ты возьмешься?.. Окромя всего, деньжищи ведь нужны большие!

– Да, ежели хоть бы три корабля – тыщ сто, – тихо ска­зал Григорий Иванович. Видно было, что он высказал давно уже выношенную думку, а кое-что даже подсчитал.

– Корабли строить придется, – заметил Голиков.

– Конечно, нужны надежные, новые.

– Что мне пришло в голову, – сказал вдруг Голиков, кряхтя и шумно вставая, – однако пора и по домам... Я го­ворю «пришло в голову»: на днях должон быть у меня брат, Михаила Сергеич. Двоюродный он мне – ты его знаешь, – откупщиком теперь, вишь, в столицах, в Питере и Москве. Больше двух с половиной миллионов чистоганом в год казне отсчитывает. Сказывает, выгодно... Но что-то уж очень стал сорить деньгами – пролетит... Надо бы ему еще дело какое посурьезнее... А может, даже прокатает сам на острова. Мо­ряк он, капитан, а тут целая эскадра. С ним поговорим... А как ты сам? Ведь мне ты никак не ответил?

– Хочу и сам испытать, – сказал Шелихов, потупясь. – Жена стесняет, – добавил он тише. – Иван Ларионович, по­будь, дорогой, минутку – прикажу запрячь...

Он быстро вышел распорядиться. Гость погрузился в глу­бокую думу. Затея хорошая, это было ясно. Но наличных денег у откупщика не было, надежда только на брата...

И вот он – столичный питейный откупщик Михайло Сер­геевич Голиков – налицо.

«Женский пересмешничек», – определила коротко На­талья Алексеевна.

– Рассказывал он тебе о стихотворении, посвященном ему придворным стихотворцем Державиным? – как-то спро­сил ее Григорий Иванович.

– Как же, рассказывал. Они в Петербурге рядом живут. И стихи так и называются – «К соседу». Там он описывает, как Михайло Голиков прожигает жизнь... И о столицах рассказывал... смеялся... Жизнь, говорит, что длинная, что ко­роткая, у человека одна. И чем скорее возьмешь от нее все, что сумеешь, тем лучше...

Григорий Иванович нахмурился. Этот столичный любез­ник ему решительно не нравился. Не наружностью, нет. На­оборот, наружность привлекала: высокий, стройный, ловкий, с почти сросшимися бровями, оттеняющими смеющиеся гла­за, открытый заразительный смех... Но почему-то он был неприятен Григорию Ивановичу. «Отчего бы это? – задумывался он. – Разве можно сравнить его хотя бы с Иваном Ларионовым? Ведь тот в затеваемом деле до сих пор ни шьет, ни порет... А вот Михайло – тот сразу, как только познакомился, выпалил: «Мне Иван Илларионович говорил о деле. Что ж тут задумываться!.. Разве над тем подумать, сколько наскребешь? Тут, конечно, труднее. – И наклонив­шись к уху: – Долгов наделал уйму... Могу пойти на двадцать... Как-нибудь наскребу наличными. А на старого сыча налегайте. Зажиматься будет и скряжничать – не верьте...» И пошел любезничать с Натальей Алексеевной как ни в чем не бывало.

А той и любо: просится отпустить на лодке покататься. Ну как не отпустить? Пущай малость повеселится...

Прогулки участились: то по Ушаковке, то по Ангаре, а то и прямиком с ночевкой на Байкал... Приходит Шелихов до­мой и уж издалека слышит заразительный рассыпчатый смех жены. И вдруг станет как-то досадно до боли: Григорию Ивановичу никак не хотелось самому признаться, что оби­жает его смех жены именно потому, что таким он никогда его не слышал. А тут еще Дуняшка ручки протягивает Михайло и вскрикивает от удовольствия.

Вздумал Михайло учить Наталью Алексеевну столичным танцам. Танцевали вдвоем рука за руку, а то и в обнимку. Духу нет запретить ей хоть немного повеселиться, да и не­ловко – компаньон...

С чувством облегчения провожал Григорий Иванович ве­селого, жизнерадостного Михайло. А то, что у Натальи Алек­сеевны были заплаканные глаза и лицо бледно, видимо, после бессонной ночи, заставило Григория Ивановича призадумать­ся: «Неужто оставить ее в Иркутске, когда придется уезжать на острова и надолго?..»

Михайло Сергеевич оказался прав: со «старым сычом» пришлось-таки повозиться немало. Деньги, правда, достали – пятьдесят тысяч, но на векселя да еще с бланковой надписью самого Шелихова. Выходило так, что в случае неоплаты их ответствовать пришлось бы только ему...

2. В ОПАСНЫЙ ПУТЬ

С образованием капитала в семьдесят тысяч рублей и от­крытием компании семейная жизнь Григория Ивановича по­шла, что называется, кувырком – бывать дома почти не приходилось. Ежедневно надо было бегать к генерал-губернатору Якоби, к гражданскому губернатору, почти ко всем круп­ным чиновникам. Мало того, что приходилось бывать, но необходимо было принимать и у себя... Наталья Алексеевна научилась играть роль любезной и хлебосольной хозяйки. Ей, кстати сказать, и самой это нравилось: бывать у генерал-гу­бернатора, у других чиновников губернии, вести образ жизни отнюдь не замкнутый, купеческий, а рассеянный, светский, принимать ухаживания чиновной молодежи, местной и приез­жей, из Петербурга... Григорий Иванович выходил из себя, злился, но вынужден был мириться со всем.

Генерал-губернатор Якоби, живя весело и беззаботно, проживал ежегодно не менее сорока тысяч, но и этого не хватало. Явное предпочтение, оказываемое им Наталье Алек­сеевне перед всеми другими обольстительницами, уже начи­нало служить пищей для пересудов не только среди них са­мих, но и в купеческих кругах: посмотрите, мол, как Шелихов выслуживается женой...

И каждый раз, когда Григорий Иванович возвращался из поездок, он замечал в доме портившие настроение перемены: хороший, солидный, веками завещанный купеческий уклад стремительно переходил в суматошный чиновничий, невыно­симо легкомысленный и расточительный.