Валентин Берестов - Государыня пустыня

И еще о птицах. Как-то на одном из замков нас застал особенно тяжкий, влажный, весенний зной. Пока Стеблюк с фотографом Родькиным педантично обмеряли памятник, мы в изнеможении сидели под стеной донжона. Солнце поднималось все выше, тень стены катастрофически уменьшалась. Мы буквально вдавливались в глину, а зной уже обжигал наши колени. Серые дикие пчелы, жужжа, дрожали в воздухе, заглядывали в крохотные отверстия в глине, откуда иногда слышалось ответное жужжание, чуть ли не забирались нам за шиворот, но мы не шевелились. И это монотонное жужжание еще больше разморило нас. От полей поднимался пар, белесое небо сверкало. Что это? Неужели я брежу? Запел жаворонок! Мои товарищи, щурясь, подняли глаза к ослепительному небу. Сомнений не оставалось — пел жаворонок…

А когда, спасаясь от зноя, мы вошли в воду арыка, произошло новое чудо. Еще издали мы увидели, как по сверкающему течению плывут два удивительно красивых пурпурных пятна. Мы поймали их. Это были цветы мальвы. Их, наверное, пустили девушки, работавшие на полях. Не успели мы умилиться и растрогаться, как пришлось выскакивать из воды. Арык наискосок пересекла черная змейка…

Я шел вдоль канала. Бушевала пыльная буря, но ветер был чистый, а вся пыль носилась вверху и застилала небо. Оттуда, из мглы, изредка выглядывала и светила бледными, почти лунными лучами нижняя половица солнца. Кланялись метелки камыша, колыхались шарообразные колючие кусты. Через темное поле можно было увидеть, как в том же ритме кланялись молоденькие тополя и колыхались деревца джиды.

И вот тогда-то я впервые в жизни услышал среднеазиатского соловья. Герой восточной поэзии, носящий нежное имя «бюль-бюль». Совсем не так представлял я себе нашу встречу. Мне чудились тенистые чинары, луна, торжественная тишина вокруг и сладкозвучное, я бы сказал, женственное пение.

Ничего подобного. Шум ветра, лягушачий хор, крик ишака, отдаленное тарахтенье трактора. И над всем этим победная, громкая, даже озорная трель. Буря хочет сорвать певца с дерева, он свищет, должно быть крепко вцепившись коготками в пружинящую ветку. И если сравнивать его голос с голосом человека, то, пожалуй, это был птичий Шаляпин.

А потом я подумал, как же получилось, что я столько бывал в экспедиции и ни разу не слышал соловья.

Впрочем, работал я большей частью в пустыне. Там этого не услышишь. «Незапланированные» соловьи появились в оазисе вместе с человеком.

Какое же это благородное дело — ирригация, искусственное орошение пустынных земель, куда человек приходит не с ядовитыми отходами фабрик, отравляющими реки, не с дымом, коптящим небо, а вот с этими соловьями, жаворонками, тополями, цветами, журчанием воды! И созданный им «искусственный мир» становится свежим и прекрасным, солнце, земля и вода в благодарность приносят такие дары, какие не в силах дать самая щедрая первозданная природа.

Рассвет в оазисе

Будто лишь деревья, а не людиВ тесных двориках живут.Против шерсти гладя, ветер будитСонных птиц и темную листву.

ПИСЬМО НЕПРОХОДИМЫХ КОЛЮЧИХ ЗАРОСЛЕЙ

Мы, заросли колючие,Дремучие,Трескучие,К вам, люди, обращаемсяВот по какому случаю.

Мы всей своею чащейСгораем от стыда,Что жизни настоящейНе знали никогда.

К нам птице не летитсяИ даже комару.На ветки к нам садитсяОдна лишь пыль в жару.

У жизни на задворкахМы чахнем день за днем.Ни сладких и ни горькихПлодов мы не даем.

У каждого растеньяОбязанность своя.Завидуем сирени,Что прячет соловья.

А яблони? А вишни?А розы, как заря?И даже никудышныйКамыш растет не зря.

Пускаясь на уловки,Сосед наш продувнойУмеет быть циновкой,И крышей, и стеной.

Прославленному хлопкуПовсюду благодать.А нас и на растопкуНикто не хочет брать.

Мы жаждем жить иначе.Привейте к нам сиреньИль ветки карагача,Чтоб мы давали тень.

Мы жаждем быть пшеницей,А нет — так ячменем.Пуды зерна сторицейМы осенью вернем.

И если жизнь подарятНам люди в добрый час,Пусть жарят нас и варятИ масло жмут из нас!

А вдруг в котле для пловаЗаставят нас кипеть?Ну что же, мы готовы,Согласны потерпеть.

Согласны быть листвою,Что гложет шелкопряд,Согласны быть травою,Пусть овцы нас едят!

Быть бревнами согласны(Пили, строгай, скобли!),Лишь только б не напрасноНа свете мы росли!

МЕЧ В ЗОЛОТЫХ НОЖНАХ

Глава первая

Два с лишним месяца я провел на кладбище, переходя из могилы в могилу.

На моей командировке необычные пометки: «Прибыл на могильник Тагискен», «Убыл из могильника Тагискен». Вторая пометка звучит как-то приятнее.

Вместе с нами «убыли» оттуда несколько баулов с надписью «Антропология», набитые человеческими костями и черепами. И еще один, очень тяжелый, с надписью «Алтари». Алтари и человеческие кости мы сдали в багаж на станции Кзыл-Орда.

Самые дорогие находки взяли с собой. Очень длинный ящик (мы несли его втроем) с надписью «Осторожно! Меч!». Второй ящик поменьше, но куда тяжелей, с надписью «Колчан». И еще зеленый баул, украшенный этикеткой «Тагискен — 1962. Индивидуальные находки» — совсем легкий. Сверху донизу он был аккуратно заполнен кондитерскими изделиями: «Печенье с сыром», «Соломка к чаю», «Рахат-лукум» и множеством спичечных коробков. Раскрыв все эти коробки, вы увидели бы там вместо сластей и спичек такие вещи, как железные и бронзовые ножи, бирюзовые и стеклянные бусы, бронзовые удила, наконечники стрел, бляхи самых разнообразных форм и размеров, золотую сережку, золотые фигурки львов и антилоп — словом, много всякой всячины.

Длинный узкий ящик, в котором покоился меч, оказался негабаритным грузом. Проводница грудью встала против меча, защищая от него вход в вагон.