Александр Елисеев - В долине Иордана
— До свиданія въ Парижѣ, черезъ годъ и четыре мѣсяца, сказалъ я ему, когда разъѣзжались наши верблюды;— вы вернетесь тогда изъ Аравіи и извѣстите меня; я пріѣду изъ Россіи порадоваться вашимъ успѣхамъ.
— Не до свиданія, а прощайте, отвѣчалъ онъ глухимъ подавленнымъ голосомъ. — Едва ли мы увидимся; я не выйду живымъ изъ Аравіи; такъ предсказала мнѣ слѣпая бабушка, отпуская меня…
Верблюды наши пошли въ разныя стороны; мой верблюдъ направлялся къ сѣверу къ горамъ Петры, за которыми лежитъ Святая Земля, тогда какъ мехарины (дромадеры) Губера потянулись въ дебри Аравійской пустыни. Словно что-то оторвалось отъ моего сердца когда я не видалъ болѣе веселой улыбки «моего» Француза, какъ я привыкъ уже его называть. Я посмѣялся въ глаза Губеру насчетъ предсказаній, хотя внутренно почему-то повѣрилъ имъ. Увы! карты старой бабушки сказали правду; ея внуку въ прошломъ году раздробили голову его же проводники среди полумертвой пустыни. Я узналъ о его смерти за два мѣсяца предъ тѣмъ какъ собирался навѣстить его.
Г. Пижо, съ которымъ я также скоро сошелся на берегахъ Іордана, понравился мнѣ столько же своимъ безстрашіемъ, какъ и оригинальностью и чужимъ пониманіемъ природы. Чудная игра на кларнетѣ въ ночь передъ бурей на Бахръ-эль-Лутѣ сгладила первое, не совсѣмъ пріятное впечатлѣніе произведенное на меня излишнимъ комфортомъ г. Пижо и заставила даже забыть о страсти собирать альбомъ красавицъ, ради чего сухопарый Французъ много лѣтъ уже обтекалъ шаръ земной. Только въ путешествіяхъ человѣкъ можетъ развернуть всѣ силы своего организма, заставить звучать всѣ струны своего сердца, отразить въ себѣ самомъ ту жизнь что разлита въ общей матери-природѣ.
Мой новый знакомый принадлежалъ къ типу людей отмѣченныхъ двойною печатью природы и цивилизаціи; въ его небольшомъ. но словно отлитомъ изъ стали тѣлѣ таились высокія силы, которыхъ не могло остановить никакое препятствіе въ мірѣ; «я хочу» — вотъ девизъ этихъ людей, «я могу» — вотъ цѣль которую они преслѣдуютъ всѣми силами своего тѣла и души, всею энергіей, которою можно творить чудеса.
Мы прощались съ г. Пижо; онъ уѣзжалъ налѣво, мой путь лежалъ направо отъ нашей недолгой стоянки. Г. Пижо отправился вдоль по Іорданской долинѣ, тогда какъ я, объѣхавъ берега Іордана, правилъ свой путь на горы которыя поднялись амфитеатромъ надъ глубокою впадиной Мертваго Моря.
— Au revoir, es salam aleikum (миръ съ вами)! говорилъ господинъ Пижо, мѣшая французскую и арабскую рѣчь.
— Эс саламъ алейкумъ, нехаракъ са'идъ (миръ съ тобою, будь тебѣ счастливый день)! кричали въ свою очередь проводники г. Пижо.
— У алейкумъ ес саламъ варахметъ Аллахъ ва баракату (Да будетъ и надъ вами миръ и Божіе благословеніе)! отвѣчалъ я на прощальныя привѣтствія Арабовъ.
Наши кони тронулись и разошлись въ разныя стороны, точь въ точь какъ четыре года тому назадъ я разъѣзжался въ пустыняхъ Аравіи съ другимъ Французомъ, молодымъ Шарлемъ Губеромъ. Тѣ же смѣшанныя привѣтствія, тѣже добрыя пожеланія, тѣ же условія, та же обстановка. Перемѣнились только роли; Пижо черезъ Іорданскую долину, Тиверіаду и Назаретъ отправлялся въ свою Францію, тогда какъ я возвращался въ Іерусалимъ для того чтобы на дняхъ направиться во глубину африканскихъ пустынь.
Приподнялась въ послѣдній разъ пробковая шляпа съ бѣлымъ шарфомъ г. Пижо, и двѣ кучки всадниковъ помчались въ разныя стороны по солончаковымъ берегамъ Мертваго Моря. Опять мы остались съ Османомъ; опять я и мой проводникъ составили весь караванъ…
Быстро мчались наши кони, словно сочувствуя всадникамъ поспѣшавшимъ уйти изъ пустыни. Все дальше и дальше удалялись мы отъ берега Мертваго Моря; давно уже скрылось бѣлое пятнышко каравана Пижо; зеленая змѣйка Іорданскихъ лѣсовъ казалась какою то темною полосой при основаніи Моавитскихъ горъ, ставшихъ зубчатыми громадами по другую сторону Іордана. Мы начали постепенно свой подъемъ пробираясь чрезъ массы известково-песчаныхъ холмовъ, на которыхъ мѣстами ютилась жалкая травка, полувыжженная солнцемъ и оживленная стаями сѣрыхъ и желтыхъ ящерицъ. Мало-по-малу подъемъ нашъ дѣлался замѣтнѣе, амфитеатръ Іудейскихъ горъ становился ближе, принималъ насъ въ свои каменныя объятія, тогда какъ за нами все болѣе и болѣе расширялся кругозоръ. Съ одной изъ возвышенностей открылся наконецъ въ послѣдній разъ видъ на всю панораму Іорданской долины, горы Моавіи и Мертвое Море, казавшееся свѣтлымъ глазомъ притаившейся внизу пустыни. Всѣ воспоминанія связанныя съ троекратною поѣздкой въ долину эль-Горы встали какъ живыя предъ моими умственными очами, во всей красотѣ и свѣжести еще неутраченныхъ красокъ. Много мѣстностей пришлось посѣтить мнѣ въ долгіе годы моихъ путешествій, но не многія изъ нихъ такъ глубоко врѣзались въмою память какъ эти картины полувыжженной Обѣтованной Земли. Дикія красоты полярнаго ландшафта, тайга Русскаго Сѣвера, фіорды Скандинавіи, горныя дебри Пиренеевъ, Кавказа и Альпъ, широкія чудныя понтійскія степи, кедровыя рощи Ливана, молчаливый Египетъ съ его тысячелѣтнею стариной, дубовые лѣса Атласа и длинный рядъ картинъ сохраненныхъ памятью изъ далекихъ странъ какъ живыя проходятъ въ моемъ воображеніи, но они не говорятъ моему сердцу, небудятъ въ немъ дорогаго чувства… Лишь изъбезплодной каменной Палестины я принесъ въ своемъ сердцѣ не слабѣющія воспоминанія. Я оживаю вновь когда въ моей душѣ возстаютъ чудные образы береговъ Іордана, стѣнъ Іерусалима, тихаго моря Галлилеи и грозныхъ силуэтовъ Сорокадневной Горы… Миръ тебѣ, Палестина! Быть-можетъ ты никогда не возстанешь для новой жизни, но ты будешь жить въ сердцахъ людей пока они останутся людьми. Покойся и отдыхай отъ великихъ трудовъ которые ты подъяла для міра, спи безмятежно подъ тихій всплескъ Галилейской струи, подъ томное журчанье Іордана, подъ стоны Мертваго Моря! Пусть человѣкъ не наполнитъ голосами дѣятельной жизни твоихъ безплодныхъ дебрей и камней, къ тебѣ всегда устремится взоръ вѣры, къ твоимъ камнямъ всегда придетъ искушенный паломникъ, твою почву вѣчно будутъ орошать слезы труждающихся и обремененныхъ… Миръ тебѣ, святая страна!
А. ЕЛИСѢЕВЪ.
С.-Петербургъ
6 марта 1886 года.
