Александр Елисеев - В долине Иордана
Омывъ чистою водой свое просоленое тѣло, я покинулъ Іорданъ. Пять минутъ быстрой ѣзды — и замолкъ лепетъ его струй. Предъ нами пустыня, за нами Мертвое Море — прощай быстротечный Іорданъ!..
Пустыня была уже залита золотомъ, пурпуромъ и серебристыми блестками. Все обаяніе красокъ, вся жизнь и сила цвѣтовъ, могущихъ ослѣплять человѣка, во всей своей красѣ выступаютъ лишь въ пустынѣ; ея утро, полдень, закатъ, сумерки и вечеръ, все это лишь отдѣльныя картины блестящей фееріи. На берегахъ Мертваго Моря ея декораціи еще блистательнѣе и разнообразнѣе; горы Іудеи и Моавіи, зеленѣющая змѣйка Іордана, глубоко ввалившаяся долина эль-Гора и зеркальная поверхность Бахръ-эль-Лута — все это вмѣстѣ представляетъ такую картину лучше которой едва ли гдѣ найдется. Залитыя солнечными лучами скалы обрамляютъ чудную панораму золотою рамкой; фономъ картины служатъ чистая лазурь неба и утонувшая въ морѣ свѣта пустыня; на этомъ фонѣ воздухъ и солнце строятъ изъ ничего волшебные образы и картины, которые Европеецъ зоветъ маревомъ, а полудикій сынъ пустыни «моремъ дьявола, наважденіемъ проклятаго»…
Миражи и другіе обманы зрѣнія, основанные на преломленіи и отраженіи солнечныхъ лучей и зеркальности воздуха лежащаго надъ поверхностью Мертваго Моря, очень нерѣдки въ Іорданской долинѣ; этому способствуетъ уже самое ея географическое положеніе, позволяющее слою воздуха застаиваться въ ней абсолютно безо всякаго движенія. Отраженіе блестящей поверхности Бахръ-эль-Лута, сравнительная близость предметовъ могущихъ вслѣдствіе многочисленныхъ топографическихъ условій отразиться въ зеркалѣ неподвижной атмосферы, и рядъ неизвѣстныхъ причинъ пораждаютъ частые миражи не только надъ поверхностью Мертваго Моря, но и въ долинѣ эль-Гора и въ уади Араба. Быть-можетъ этому способствуетъ и сильное насыщеніе воздуха минеральными частицами, помогающими отраженію и усиливающими преломленіе. Какъ бы то ни было, но изъ зеркальныхъ частицъ воздуха и солнечныхъ лучей Фата-Моргана строитъ чудныя картины, которыми нельзя не залюбоваться. Она переноситъ цѣлые города и оазисы, длинные караваны и голубыя озера на зеркало своего трепещущаго воздуха и раскрашиваетъ мнимыя изображенія всѣми цвѣтами солнечнаго спектра. Она беретъ отъ земли лишь рисунокъ, который воспроизводитъ изъ крошечныхъ частицъ воздуха при помощи красокъ и свѣта полученныхъ ею отъ солнца. Марево — дитя неба, воздуха и земли, картина нарисованная солнцемъ, почему и не можетъ быть написано красками взятыми съ палитры, какъ не можетъ быть изображено словомъ, безсильнымъ его воспроизвести. Арабъ не только вѣритъ въ реальность этого чуднаго явленія, но и считаетъ его матеріализованнымъ настолько что его будто можно осязать. Для него воды Фата-Морганы настоящія воды, ея пальмы, верблюды и люди — реальныя существа, его зданія — такія же постройки; но эти воды, верблюды, пальмы, люди и зданія — творенія злаго духа потѣшающагося надъ человѣкомъ. Обманывая его, дьяволъ моря и пустыни творитъ изъ ничего эти чудныя картины, восхищая изумленный глазъ, наполняя надеждой истомленное сердце и скрывая снова свое твореніе, когда успѣлъ насмѣяться вдоволь надъ несчастнымъ путникомъ обреченнымъ въ жертву пустынѣ.
Когда мы возвращались съ Іордана, одинъ изъ такихъ чудныхъ миражей стоялъ надъ залитою солнечнымъ блескомъ поверхностью Мертваго Моря, невольно приковывая взоръ своею волшебною красотой. Надъ моремъ, казавшимся огромнымъ котломъ растопленнаго металла, разстилалась свѣтло-синяя, какъ бы туманная полоса; въ пустынѣ она показалась бы зеркаломъ отдаленнаго озера, тогда какъ здѣсь она являлась другимъ, приподнявшимся слегка горизонтомъ. Изъ этой полупрозрачной поверхности выступали какіе-то неясные образы, которые блистали почти всѣми цвѣтами спектра, но не давали ни одного опредѣленнаго абриса. Въ этой массѣ пестро и прихотливо смѣшанныхъ красокъ изумленному глазу представлялись развалины, стѣны, башни, города; надъ ними, казалось, слегка нагибались высокія пальмы, а предъ ними длинною вереницей двигались не то животныя, не то люди. Неясность очертаній, расплывчивость абрисовъ и цвѣтовъ давали полный просторъ фантазіи, и она могла на этой неясной канвѣ выткать чудные образы. Минутъ десять продолжалось это чудное видѣніе среди бѣлаго дня; словно дымка тумана, слегка волнуемаго вѣтеркомъ, оно трепетало и росло, расплывалось и сгущалось, пока внезапный порывъ налетѣвшаго вѣтерка не развѣялъ творенія солнечныхъ лучей. Отъ блестящихъ красокъ не осталось и слѣда, отъ неясныхъ силуетовъ остались лишь прозрачная синева; свѣтло-синяя туманная полоса опустилась въ море, расплылась въ воздухѣ, растаяла отъ жгучихъ лучей палестинскаго солнца. Какъ духъ появилась и исчезла Фата-Моргана, это украшеніе моря и пустыни.
— Charmant, magnifique! восклицалъ изумленный Пижо.
— Аи джаибъ, Аллахъ акбаръ (это удивительно, Богъ великъ)! въ свою очередь повторяли Арабы.
Все ярче и блистательнѣе разгорался чудный день; въ огнѣ и золотѣ выкатывалось солнце изъ-за оттѣненныхъ еще Моавитскихъ громадъ. По небу пробѣжали снопы золотыхъ лучей; все засіяло оно яркою лазурью, которой невидимые лучи придавали такой блескъ что глазъ не могъ смотрѣть прямо на небо. Залились золотомъ и пустыня, и море; на бѣлесовато-желтомъ и блѣдно-красномъ фонѣ ея песковъ и известняковыхъ холмовъ лучи солнца, отражаясь и дробясь, разлились моремъ свѣта, въ которомъ потонули всѣ очертанія. Даже темныя ущелья горъ оживились подъ лучами выплывшаго солнца; ихъ зіяющія трещины и проходы освѣтились золотомъ, отраженнымъ отъ пологихъ склоновъ залитыхъ сіяніемъ лучезарнаго моря. Еще блистательнѣе и ярче засіяло море, на которое пали подъ небольшимъ угломъ снопы солнечныхъ лучей, превративъ море во второе небо. Море смерти превратилось въ море свѣта, откуда смотрѣло второе солнце, куда не осмѣливался глядѣть человѣческій глазъ даже черезъ темныя стекла своихъ дымчато-сѣрыхъ консервовъ.
Обмѣнявшись привѣтами съ г. Пижо, мы скоро должны были сказать другъ другу послѣднее прости. Всего сутки я провелъ съ нимъ, но разставанье было уже тяжело. Напрасно думаютъ что путевыя встрѣчи и знакомства прерываются такъ же легко какъ начинаются; кто говоритъ это, тотъ не испыталъ, очевидно, интересныхъ, незаурядныхъ знакомствъ. Въ пути, напротивъ, еще легче чѣмъ въ жизни встрѣчаются люди воспоминаніе о которыхъ живетъ въ памяти во всю послѣдующую жизнь. Каждый путешественникъ, какъ бы онъ ни былъ незанимателенъ и простъ, уже представляетъ не дюжинную личность; къ Востоку, разумѣется, это прилагается еще въ большемъ масштабѣ чѣмъ къ цивилизованнымъ странамъ Европы. Въ теченіе многолѣтнихъ своихъ путешествій я испыталъ это неоднократно на самомъ себѣ. Здѣсь не мѣсто разказывать о моей встрѣчѣ со знаменитымъ Тристрамомъ изъѣздившимъ весь Востокъ и пробывшимъ нѣсколько мѣсяцевъ въ плѣну у Бедуиновъ, о несчастномъ молодомъ изслѣдователѣ Губерѣ, заплатившемъ недавно кровью за свой смѣлый ученый набѣгъ въ дебри собственной Аравіи, патерѣ Бинцентини, съ котораго въ Тибетѣ начали было сдирать кожу, объ одномъ русскомъ врачѣ З-нѣ, бывшемъ колонистомъ въ Австраліи и Канадѣ, потерявшемъ жену и дѣтей перебитыхъ Индійцами и о нѣкоторыхъ другихъ. Я не забуду никогда послѣднихъ минутъ моего прощанія съ полнымъ жизни и энергіи молодымъ Губеромъ.
