В старом Китае - Василий Михайлович Алексеев
На обратном пути заходим в Гуаньдимяо. В храме идет приготовление к театральному представлению. Сцена, как это водится, устроена против главного алтаря, лицом к богу, а то, что зрители при этом стоят к нему спиной, никого не трогает и не возмущает. Богатая постоянная сцена поражает роскошью. Под крышей и на балках вырезаны из дерева целые сложные исторические сцены в мельчайших деталях и с гармоничным связующим орнаментом. Зрителю дана, таким образом, полная возможность наслаждаться этим художественным зрелищем. Однако китайскому вкусу и чутью не меньше говорит художественное убранство сцены, литературное по содержанию (о чем я уже говорил) и каллиграфическое по форме. Известно, что каллиграфия в Китае считается искусством высоким, не уступающим живописи. За каллиграфической реликвией (например, знаменитого каллиграфа IV в. н. э. Вань Си-чжи) охотятся из поколения в поколение; о ней пишутся трактаты за трактатами; она оценивается в невероятные суммы, и даже эстампы с имитирующей ее плиты далеко не всегда доступны. Само собой разумеется, что для убранства сцены подобное каллиграфическое оформление отбирается с большим старанием. Литературные формулы, как водится в таких случаях, полны сложных литературных намеков и, так сказать, больше не говорят, чем говорят, предоставляя знатокам разбираться в смысле надписи по мере их собственной остроты и чуткости. Так, над дверями, ведущими на сцену из задней единственной стены, крупнейшими иероглифами пишется обыкновенно следующее: над правой дверью — «Чу цзян», т. е. «Выходит воеводой»; над левой — «Жу сян», т. е. «Входит министром». Смысл этой надписи исходит из общего содержания исторических драм, где главные роли распределены между защищающими трон или, наоборот, его свергающими генералами, с одной стороны, и честными или, наоборот, вероломными министрами — с другой.
Таким образом, надпись имеет следующий смысл: «Актер отсюда выходит в роли генерала, а сюда (налево) уходит в роли министра», или еще вернее: «Актер, вышедший (за границу) воеводой; актер вошедший (во дворец) министром». И все это только для того, чтобы сказать попросту: «Вход — выход!» А это, конечно, простейшая надпись.
21 июня. Восхождение на Тайшань заняло у нас два дня. Начали мы его в 6 часов утра 19 июня.
Вся дорога от подножия горы до ее вершины — это ряды гранитных лестниц и мостовых. Грандиозное сооружение!
Террасы, которые образует возвышенность, составляют как бы отдельные марши этой лестницы. И с каждым таким маршем все более открывается живописный вид.
Груды, сплошные груды полуседых камней создают общий красивый фон. Порой на большом камне высечено крупными красными знаками изречение вроде: «Облачные горы, чудная перспектива». Овраг с маленькой речкой-ручейком тоже завален причудливо изрытыми камнями, на откосах его — пещеры. Каменисто, дико, но и здесь живут. Уклоны горы подрезаны, и на них — кропотливым трудом возделанные пашни. Землянки врезаны в почву; жизнь прилепляется всюду.
Чем выше, тем шире открывается красивая картина гор, поросших мхами и папоротниками всех оттенков. Изумительные, щедрые сочетания красок.
Надпись на придорожном камне патетически комментирует: «Мало-помалу входим в страну прекрасного». Старатели с литературными замашками прицепляются буквально к каждому случаю: дереву, камню, чтобы написать что-нибудь, не останавливаясь перед отсутствием таланта и даже грамотности.
Каменная лестница идет к вершине горы, то поднимаясь, то спускаясь. По этому поводу говорится, что она «устремляется в облака».
Повсюду — массы нищих. Ребятишки карабкаются по бокам дороги, бросаются под ноги, просят милостыню (взрослые эксплуатируют их). Старухи и старики причитают нараспев.
Пилигримки (паломницы) на каждой лестнице, перед каждым храмом бьют челом, твердя: Амитофо, хотя храмы и не буддийские. Амитофо — это китайское звучание имени Будды Амита. Бесконечное повторение этого обращения к Будде соответствует многократным «господи помилуй» в христианских церквах[36].
Добираемся до Чжунтяньмынь — Средних Небесных ворот, отмечающих полпути. Отдыхаем в чайной. И здесь, конечно, тоже надписи. В одной, например, весьма подробно говорится о том, как в «день сжиганий» (праздник предков) ученые и чиновники собираются в местном храме, чтобы жечь благовония. Народу собирается много, все едят и пьют на дороге (в чайных), поэтому чай достать трудно, а если в этот день не напьешься, то весь год будешь страдать от жажды (очевидно, такая примета). Мораль ясна: торопитесь напиться чаю, хотя бы и не в «праздник сжигания»!
Ползем дальше. Длинной нитью тянется наверх ряд лестниц. А внизу панорама: складки гор, долина во мгле, русло знаменитой в истории Китая реки Вэньхэ и город Тайань, квадратно лежащий в зелени сосен и кипарисов. «Взойдешь на Тайшань, и земля кажется маленькой», — сказал Конфуций, поднявшийся, согласно преданию, до этих самых мест.
Минуем Пик тысячи сосен. Сосны действительно всюду. Среди камней, на выступах скал, каким-то чудом укоренившись в малейших расщелинах, растут они, изогнутые, с плоской кроной и по-змеиному вьющимися ветвями, — естественная стилизация, столь близкая искусственной стилизации китайской живописи.
На одном из уклонов горы расположилась летняя резиденция американских миссионеров. Что ж, место выбрано со вкусом!
Доходим до храма Лежащего тигра. Здесь пребывает священный тигр с горы Тай, знакомый мне по лубочным картинам, где он изображается рычащим на чертей и охраняющим дом от нечистой силы. На соседней скале древним почерком, которым пишутся талисманы и заклинания, написан огромный знак тигра.
По дороге масса храмов. Большинство из них — маленькие, грубые, грязные, разрушенные. Груды беспорядочных плит. Эти храмы, как и везде в Китае, содержатся только на милостыню, денег от казны не получают и ремонтируются только тогда, когда кто-нибудь возьмется за это дело сам лично, иначе монахи все истратят на себя. На вершине горы строятся новые, огромные храмы. Поэтому нас все время обгоняют люди (взрослые и ребята), тащащие на плечах известь (не легкое дело!), а отнесшие груз бегут навстречу с отчаянной быстротой по крутейшим бесчисленным ступеням.
Преобладающее количество храмов посвящено, конечно, культу чадоподательницы Сун-цзы няннян, особо вездесущей и наиболее из всех почитаемой. Это божество китайская фантазия сопрягла с полуисторическим прошлым и, исходя из предания, гласившего, что у основателя династии Чжоу (XII в. до н. э.) Вэнь-вана было сто детей мужского пола, придала божеству плодовитости образ супруги этого князя. В одном из храмов этого культа изображена
